Александр Прозоров - Князь. Война магов: Повелитель снов. Всадники Ночи. Война магов

– Залезай в нее, – и показал мелок.

Ощущая себя полным идиотом, Андрей – точно так же, как пробирался через монету в чужой дом, – стал старательно втискиваться в горлышко заговоренного сосуда. Понимал, что в тюрьму вечную идет – но испытывать на себе колдовские пытки больше не хотел. Османский маг стремительным движением заткнул бутылку, разметал одну из линий, вытащил сосуд и поднес к глазам: – На мраморной полке моего дворца ты станешь пятым врагом. Жить ты будешь долго-долго. А о смерти просить – часто-часто. И если ты обманул меня со своим проклятием, то руны звездных лучей покажутся тебе райским наслаждением по сравнению со страданием, что ожидает тебя в ближайшие годы.

Колдун чуть обождал, словно давая пленнику время одуматься, раскаяться, в чем-то признаться, затем покачал головой, обмотался широким атласным кушаком, сунул бутыль в складки и двинулся спасать город от неведомого колдовства. Запертый в темном сосуде, Андрей ничего не видел, но по звукам примерно догадывался, что происходит снаружи. Шаги влажные, чавкающие – значит, узкоглазый топает по улице. Шаги сухие и гулкие – это, разумеется, башня.

– Дай факел! – потребовал у кого-то маг. Несколько минут слышались только шорохи, потом узкоглазый удивленно произнес: – Надо же, и вправду есть! Вон одна, две… Их нужно достать. Вот еще. Нет, от другой бойницы будет удобнее. Да, вот она. Сейчас я ее достану…

«Факелом себе подсвечивает», – понял Зверев и едва не оглох от оглушительного в ночи взрыва.

Потом очень и очень надолго настала тишина. В бутылке она показалась и вовсе вечностью. Андрей даже заподозрил, что его похоронили вместе с колдуном в какой-нибудь братской могиле. И теперь он увидит свет только в двадцатом веке стараниями вездесущих археологов. Но вдруг совсем рядом послышалось осторожное шебуршание и сдавленные крики:

– Мурза Челбан убит, мурза Челбан…

Снаружи заплясал свет факелов. Ногайцы подняли тело колдуна – бутылка выкатилась из складок пояса, кто-то задел ее ногой, поднял, открыл, понюхал и небрежно отбросил в сторону:

– Пустая…

Сосуд и правда стремительно опустел – а в далекой юрте со стонами заметался на медвежьей шкуре князь Сакульский. Открыл глаза, приподнял голову и тут же уронил обратно:

– Господи, моя спина, моя шкура… Такое чувство, словно меня и вправду держали в бутылке, а потом драли кошками… Изя, ты здесь?

– Да, княже.

– Илья вернулся?

– Да, Андрей Васильевич.

– Вот и хорошо. Никого не пускать.

Разумеется, невзирая на строгий приказ, рано утром к Звереву прорвался дьяк Выродков, присел на край постели:

– Что, так плохо? Рана открылась? А мы намедни указ твой исполнили в точности. Кто-то из татар за стрелой с факелами полез. Тут мы и вдарили. Попали аккурат, факела разлетелись по сторонам, точно китайские шутихи…

– Я знаю, Иван Григорьевич, – кивнул Андрей. – Все хорошо. Колдун ногайский убит, погоду никто больше портить не станет. Две бабки без мурзы Челбана ничего не смогут, он у них главной силой был. Так что за дождь больше не беспокойся, друг мой. Строй смело, таскай свою башню куда хочешь. Мне же, очень прошу, дня три дайте полежать. А то и вовсе не встану…

Выбрался из юрты Зверев только двадцать второго сентября. Боли в суставах, спине, жжение на коже его еще не отпускали, несмотря на барсучью и мятную мази, попеременно используемые по три раза на дню. Однако состояние князя улучшилось достаточно, чтобы скука и одиночество оказались сильнее телесных страданий.

Положение дел на поле брани мало изменилось. Земля после проливных дождей только-только просохла, стала проходимой. После долгого перерыва уже не отдельными залпами, а непрерывным грохотом заговорили осадные пищали из прочных приземистых туров. Стрельцы и боярские дети снова повадились лазить перед рвом, постоянно пуская стрелы и картечь по бойницам, не давая ногайцам выглянуть наружу даже на мгновение. Боярин Выродков наконец-то закончил бревенчатую башню высотой с шестиэтажный дом, и теперь она раз за разом плевалась огнем и белым дымом, ведя поверх полуразрушенных стен прицельную стрельбу прямо по улицам города из двенадцати крупнокалиберных пушек. И это – не считая стрелецких пищалей и мелких затинных тюфяков.

Взяв лук, Зверев тоже поохотился возле знакомого тына, что начинался от крайнего тура. Опустошив к обеду колчан, он был уверен, что по крайней мере двоих османских наемников подловил точно в лоб и еще раза три кого-то из защитников зацепил. За обедом князь изволил откушать изрядно хмельного меда: не пьянства ради, а вместо снотворного – и благополучно проспал до следующего утра.

Двадцать третье и двадцать четвертое сентября тоже были посвящены охоте, пиву и отдыху. Активный образ жизни помог избавиться от последних болячек, и теперь Андрей уже смело надевал не только ферязь, но и поддоспешник с броней – от тяжести на плечах кости больше не ныли и кожа не отзывалась ожогами. Посему двадцать пятого князь принял участие в новой атаке: под прикрытием плотного огня с осадной башни землекопы начали рыть сапы к самому рву, подтаскивать бревна, ставить новые бастионы прямо у кромки воды. Татары пытались помешать работникам, метая стрелы – все их пушки русские наряды успели подавить, – и организуя вылазки из Арских и Царских ворот. Боярские дети на стрелы отвечали стрелами; стрелецкие же сотни залпами из засад сорвали контратаки и отбросили ногайцев обратно в город. К ночи новенькие белые туры царской армии отделяла от изъеденных, словно червями, полупрозрачных и местами осевших, черных от времени казанских стен только трехсаженная полоска воды.

Вечером князь Михайло Воротынский дал пир для знатных людей, помогавших в наступлении. Вино текло рекой, убоину холопы носили огромными чанами, груды копченой рыбы поражали разнообразием. Андрею же вдруг захотелось угостить старого друга самым обычным шашлычком. Собраться как-нибудь втроем с боярином Выродковым и князем Воротынским на берегу реки, посидеть у мангала, выпить под хорошую закусочку бочонок бургунского… Сказка…

Вот только без десятка холопов Михаил Иванович дома не покинет. Да и князя Сакульского, который сам начнет крутить шампуры с мясом, – не поймут.

– Андрей Васильевич! – словно подслушав его мысли, окликнул гостя князь. – Рад видеть тебя в добром здравии. Вот, прими кусочек с опричного блюда. В сметане с красным видом тушили, очень мне нравится. Ты теперича, коли вновь в общем строю, ко мне заходи, заходи. Обижаешь невниманием, княже.

– Прости, Михаил Иванович, – развел руками Зверев. – Такая уж у меня ныне служба получается. То туда бросают, то сюда.

– Наслышан, княже, наслышан, – кивнул Воротынский. – Но и меня, Андрей Васильевич, иногда вспоминай. Нет, не иногда! Завтра же тебя желаю на обеде у себя видеть! Тут уж не отговоришься. Здесь ныне дерешься, вместе и хлеба преломим. За гостя моего, разумного не по годам, за князя Сакульского! – поднял кубок хозяин.