Безбашенный - Друзья и союзники Рима [с иллюстациями]

Мы как раз с рыночной площади к городским воротам по главной улице направлялись, когда вдруг - ни с того, ни с сего - этот форменный бардак приключился. Только что буквально они спокойно мирно торговали - или торговались, если купилок не хватало. Яростно, на непривычный взгляд - даже агрессивно, но по их собственным понятиям - тихо и мирно. Это же финикийцы! И тут вдруг - к счастью, с дальнего от нас конца рынка - началось безобразие. Рёв, гвалт, лотки переворачивают, горшки бьют, друг друга мутузят - сперва кулаками, затем и дубинки с ножами появились, а там - и мечи. Сунувшийся было к ним патруль городской стражи буквально искромсали на месте, а два других, видя это дело, благоразумно ломанулись за подмогой. А толпа - первоначальная небольшая группа бузотёоров мигом выросла в толпу за счёт праздношатающихся зевак - изрядно воодушевилась своей великой победой над патрулём из трёх человек и сбрендила окончательно. Кто там из наших великих русских классиков писал про русский бунт, бессмысленный и беспощадный? Это он, млять, ещё финикийского бунта не видел!

Мы, конечно, геройствовать не стремились. Оно нам надо, спрашивается? Есть кому за порядок в городе отвечать - за неплохое по местным меркам жалованье, между прочим, а не на бесплатных добровольно-принудительных общественных началах. Вот и пущай теперь своё жалованье отрабатывают, а мы все свои дела здесь уже порешали, и больше нам здесь делать абсолютно нехнен. И - вот мля буду, в натуре, век свободы не видать - так и ушли бы, ни во что не ввязавшись и никого не тронув, если бы нас никто не трогал. Ведь не тронь говно - оно и не воняет. Но похоже, что в финикийском языке подобной пословицы не завелось. В Карфагене, помнится, встречную толпу черни страшно возмутила рука Васькина на бедре честной добропорядочной гражданки, против чего та, кстати, и не думала возражать, но чисто формально - хоть какое-то подобие повода для тамошних борцов за справедливость, а тут-то что? Ведь в натуре - даже ТАК - никого не трогали. Но завёдённые и уверовавшие в свою силу забулдыги решили обойтись и без повода, так что тут уж наша совесть кристально чиста...

- Я разоружу этот проклятый город! - бушевал Миликон в своём большом шатре, временно заменявшем ему ещё не построенный царский дворец, когда ему доложили о случившемся, - С ними как с людьми, а они на голову садятся! Года не прошло, едва только месяц прошёл - и уже бунт! Всех заставлю оружие сдать, кто в городской страже не служит! Как римляне!

- Не заставишь, - спокойно и уверенно возразил Фабриций. Нет, пожалуй, даже и не возразил - поправил, скажем так.

- Это отчего же? - изумился свежеиспечённый царь.

- Ну, во-первых, ты дал присягу соблюдать Хартию, в которой обязался хранить и защищать права и вольности ВСЕХ своих подданных. В том числе и этих финикийцев. Месяца ещё не прошло, как ты присягнул в этом своему народу, и с чего ты взял, что тебе кто-то позволит нарушить присягу? Или ты уже забыл, что сказано об этом в Хартии?

- Забудешь о таком! По рукам и ногам меня связали - царь называется! Помню, всё помню! Но я ж не самовластно, я ж по согласованию с вами!

- Как глава правительства твоего царства, я не дам на это своего согласия, - решительно заявил Фабриций, - Ты, конечно, можешь и преодолеть мой отказ, если всё остальное правительство согласится с тобой. Будешь пробовать?

- Какой смысл?! - махнул рукой Миликон, - Ясно же, что все твои поддержат тебя, и единогласия мне не видать! Но почему ты против?! Я же караю преступников!

- Разве? Значит, это мне послышалось, что ты собрался разоружить ВЕСЬ город?

- Но ведь там бунт!

- На то есть городской Совет Двадцати, два городских суффета и подчинённая им городская стража. Самоуправление города входит в число прав и вольностей его жителей, и ты не вправе вмешиваться в него. Таковы законы твоего царства, и ты - при всём нашем уважении к тебе, великий - первый обязан подавать своим подданным пример в их соблюдении. Кто станет уважать законы царства, если на них плюёт сам царь?

- Хорошо, дадим время городским властям самим покончить с беспорядками, - ворчливо согласился номинальный глава государства. Но если они не справятся...

- То мы окажем им помощь по их просьбе. Но и в этом случае разоружать весь город мы не будем.

- Насчёт моей присяги ты сказал "во-первых", - напомнил Миликон, - Значит, у тебя есть ещё и "во-вторых"?

- Разумеется, великий. Но сперва позволь мне закончить с твоей присягой, раз уж мы начали с неё. Допустим на миг, что мы все дружно сошли с ума и нарушили нашу Хартию, ущемив права и вольности какой-то части твоего народа и объявив её ВСЮ поголовно - без следствия и суда - преступной. В данном случае - этих финикийцев. Как ты думаешь, великий, о чём уже на следующий день после этого заговорят на советах своих общин лузитаны и кельтики? Не о том ли, что если сегодня ты грубо попрал права финикийцев, то где гарантия, что завтра ты не пожелаешь утеснить подобным же образом и их? Надо ли объяснять тебе, что о том же самом заговорят через несколько дней и конии, затем - здешние турдетаны, а после них - и приведённые тобой из Бетики? Для того ли они пошли за тобой сюда, в полудикую Лузитанию, чтобы сменить римский произвол на твой?

- Ну, это ты уж загнул, Фабриций! Местные, которых мы здесь покорили - это я ещё могу с тобой согласиться, но не мои же! Это же совсем другое дело! Это ж - МОИ! Когда же это я их обижал?

- Так ты и финикийцев Оссонобы ни разу ещё не обижал, а сейчас вот хочешь крепко обидеть, хотя и присягал на Хартии ВСЕМУ своему народу, в том числе и им. Если можно обмануть их, почему нельзя прочих? И почему бы не выходцев из Бетики как самых послушных и дисциплинированных? Их же веками притесняли и обманывали, им не привыкать. Сперва цари Тартесса, затем карфагеняне, потом римляне, а теперь вот ещё и ты на очереди. Разве не так рассуждал и ты сам год назад, когда жаловался нам на произвол римлян? И разве не так же рассуждали тогда вместе с тобой и все твои люди? Так как же им рассуждать теперь, если ты дашь им для этого ТАКОЙ повод? А ведь они - твоя главная опора, великий, и не в финикийцах этих дело, а в них, прежде всего в них...

- И в вас - не думай, что я не понял твоего намёка.

- И в нас тоже, - покладисто кивнул мой непосредственный, - Ты присягал всем, в том числе и нам, и мы не позволим тебе создать опасный прецедент.

- Ладно, с присягой понятно, и довольно об этом. Скажи мне лучше, что у тебя "во-вторых".

- А во-вторых, великий, позволь напомнить тебе ещё раз события прошлого года, а точнее - консульства Катона. Он срывал стены неугодных ему испанских городов и разоружал их жителей - и чего добился в результате? Разве не восстали все замирённые им города вновь, стоило только его консульской армии покинуть страну? Люди, прощавшие его предшественникам немалые поборы, не простили ему нанесённого им оскорбления. Ведь лишить свободных и вооружённых людей оружия и права владеть им - тягчайшее из оскорблений, и тебе ли не знать об этом, великий? Не ты ли сам жаловался нам на разоружение римлянами твоих соседей и хороших знакомых и на то, как это оскорбительно - из союзников превратиться в обыкновенных данников? Мы лузитан с кельтиками так не оскорбляем, хоть и ожидаем от них вооружённых бунтов. Ты сам их подавлял и видел, как даже лузитанские женщины бросались в схватку с фалькатами в руках. Представь себе только, что было бы, если бы ты попытался их разоружить. Так то - небольшие сельские общины, а ты сейчас хочешь оскорбить подобным образом целый лояльный тебе до сих пор город - и виноватых, и ни в чём не повинных. Какого отношения к себе ты хочешь от них после этого? А ведь ты - не Катон, великий, и тебя не ждёт отъезд в Рим для триумфа и дальнейшей карьеры. Тебе жить здесь и царствовать над этими людьми, и не в твоих интересах оскорблять их.