Иван Оченков - Конец Смуты

– Скажите мне, любезные, а много ли сих «казаков» и хорошо ли они вооружены? – осторожно спросил я собравшихся.

Бояре, помявшись, ответили, что непосредственно под командованием атамана Матвея Сомова – чуть менее трех тысяч человек, делившихся, впрочем, внутри на отряды помельче. Лошади есть примерно у половины, огнестрельное оружие – у трети. То или иное холодное оружие есть у каждого.

– Замечательно, а где челобитная?

Дьяк, вздохнув, достал документ и нудным голосом принялся зачитывать. Если коротко, то казаки били челом и хотели послужить моему царскому величеству в чаянии того, что я их пожалую. Надобно сказать, что челобитная была составлена довольно грамотно, в том смысле, что присутствовали все необходимые для казенного делопроизводства обороты, а мой титул приведен полностью и написан золотыми чернилами. Которые, кстати сказать, довольно большая редкость.

– Это кого же они там такого грамотного нашли для челобитной? – хмыкнул я, когда чтение закончилось.

– А чего искать, – отвечал дьяк, – когда Матвейка Сомов, покуда не утек к вору лжецаревичу Петру, в Постельничьем приказе служил в подьячих.

– Эва как, надобно бы встретиться да потолковать с сим атаманом.

Такая возможность представилась через несколько дней. Вообще, встречаться с царем людям такого ранга, как бывший подьячий, пусть даже и ставшим атаманом, не положено. Их удел – вести переговоры с назначенными мной людьми, причем не слишком высокопоставленными. К тому же инцидент со стрельбой в мою сторону под Коломной сыграл свою роль, и мои приближенные в последнее время делали все, чтобы подобное не повторилось. Однако Сомов меня заинтересовал. Все-таки – при нелюбви народа вообще и восставших, в частности, к государственной бюрократии, он сумел выдвинуться в первые ряды. Что говорило об определенной харизме и лидерских качествах. Кроме того, ему удалось объединить несколько отрядов и убедить их посвятить жизнь не разбою, а служению государству. Такая позиция заслуживала если не уважения, то внимания. Вызывали интерес и люди, составляющие его отряд. У меня поход на носу, а ратников кот наплакал. Тут же люди худо-бедно вооруженные и к воинскому делу привычные. Надо только их энергию в полезное русло направить.

Принимать казачьих лидеров по моему приказу должны были мой кравчий Вельяминов и неразлучный с ним Анисим Пушкарев. Сам я хотел устроиться где-нибудь поблизости, чтобы наблюдать за ходом переговоров, однако, к моему удивлению, подходящего помещения в кремле не нашлось. Ну что поделать, буду строить себе дворец – озабочусь. Пришлось ограничиться строгими инструкциями. Первым пунктом было во что бы ни стало разделить казаков, чтобы они перестали быть монолитной силой. Из имеющих хоть сколько-нибудь справных лошадей создать конный казачий полк. Вооруженных огнестрелом поверстать в стрельцы, а прочих либо в пикинеры, либо еще куда. Отдельно нужно было выявить знающих пушкарское дело или кузнечное ремесло. И тех и других не хватает катастрофически, кадровый голод просто дикий. Во-вторых, надо было постараться отделить от основной массы людей, потенциально склонных к бунту. Особенно из числа бывших атаманов, есаулов и прочих вождей. Не хотелось бы в походе иметь проблемы с дисциплиной. Работа, впрочем, найдется и им. Дела в Сибири идут ни шатко ни валко, людей там мало, сгодятся и такие. К тому же это для обычных людей Сибирь – место ссылки, а для казаков – самое подходящее место, подальше от бояр и государственной администрации. Поставят остроги, будут собирать ясак. Ну а начнут озоровать, что поделаешь… Сибирь, она большая, закон там – тайга, а прокурор – медведь. Ну и в-третьих, мне было интересно узнать, что за человек Матвей Сомов и где можно его использовать.

Масленицу Федька встречал в Москве. Все более оживающую после ухода оккупантов столицу охватило безудержное веселье. На всех углах слышались веселые шутки и смех, на площадях, веселя народ, скоморохи давали представления. Впрочем, глазеть на все это у боярского сына времени не было. Государь не то наградил, не то наказал сотника Михальского, повелев ему жениться на девице Ефимии Шерстовой. Как оказалось, сговорились они еще до освобождения Москвы, причем на сговоре был сам государь. Однако тогда в спешке все было сделано не по обычаю, отчего отец невесты кривил рожу. К тому же Михальский из приблудного иноземца с той поры превратился в царского телохранителя, которого государь ко всему пожаловал в постельничие. Короче, решено было провести чин сватовства заново, со всеми положенными обрядами, не говоря уж о том, что Масленая неделя для венчания нехороша. Вот после Великого поста, на Красную горку – самое оно! Поскольку родни или близких друзей у жениха на Москве не было, то сватами выступили царский кравчий Никита Вельяминов и думный дьяк Клим Рюмин. Панина, как водится, тоже привлекли, не то дружкой жениха, не то еще кем.

Федор впервые участвовал в сватовстве, и ему все было интересно. К тому же об обстоятельствах сговора и роли в нем государя ходило так много слухов, один чуднее другого, что поневоле залюбопытствуешь. Вельяминов с Рюминым ради такого дела разоделись в нарядные, шитые золотом кафтаны и богатые шубы. Федька тоже приоделся и бедным родственником не выглядел, хотя, конечно, до царских любимцев ему было далеко. Со стороны Шерстовых были их многочисленные родственники, тоже приодевшиеся и важные. Ради такого дела, как будущая свадьба, царь даже помиловал опального Бориса Салтыкова, приходившегося Шерстовым довольно близкой родней. Впрочем, тот на глаза царевым ближникам не лез и держался в тени.

На другой день после сватовства отец невесты вместе с многочисленной родней отправился смотреть дом жениха. Как оказалось, родственники невесты не знали, что государь подарил Михальскому терем, и были приятно удивлены размерами и качеством постройки. Этого Федька, впрочем, не видел, поскольку был занят службой. То, что у сотника было сватовство, никак не отменяло ни учений, ни караулов, ни разъездов по Москве и окрестностям. Сказывали, что государь каждое утро начинал с того, что узнавал, сколько на Москве случалось за ночь разбоев и татьбы. Поскольку лихих людишек во время Смуты развелось с избытком, то случаев таких хватало. Государь от того гневался, и потому дьяки, ярыжки и сам первый судья Разбойного приказа боярин Романов трудились не покладая рук. На Масленой неделе приказы, впрочем, были закрыты, что, однако, не отменяло необходимости патрулирования. А найдутся тати, так и в темнице подождут, когда праздник кончится.

Пока сотник был занят, замещал его Панин. Хлопот, вправду сказать, было много. Когда Федьку только поверстали в службу, в сотне Михальского было едва три десятка человек. Но прошло совсем немного времени – и количество ратных увеличилось почти впятеро. Сам Корнилий, не упустивший ни одной возможности увеличить свой отряд, называл его не иначе как хоругвью. Люди в нем подобрались разного толка. Михальский не чурался переманивать к себе казаков, служилых татар, иногда просто откровенных разбойников. Впрочем, брал далеко не всех. Почему Корнилий одних, бывало, спасал от расправы, одевал и вооружал за свой счет, а от других отворачивался, хотя бы они и были хорошо снаряжены, Федька долго понять не мог. На расспросы же Михальский только усмехался да приговаривал: «Смотри, мол, да учись, пока я жив».