Владимир Поляков - Время увядающих лилий

— Борджиа захотят всё!

Маршал лишь развёл руками, демонстрируя, что это да, но…

— Потом Борджиа могут сцепиться с республикой. Но не сразу. Они умны и не станут бросаться сразу на всех, кто вызвал их недовольство. Сперва додавят Орсини и Колонна, затем Милан… или наоборот, я не знаю. Поэтому я и осмеливаюсь посоветовать Вашему Величеству сосредоточиться на удержании того, что удержать возможно.

— Милан ценен!

— Очень, — охотно согласился маршал. — И нам лучше поддерживать Мавра… насколько сможем. Пока он будет удерживать хотя бы часть своих владений, мы будем иметь возможность сделать его ещё больше зависимым от Франции.

— А не боитесь, что он снова сменит сторону? Его не зря прозвали Мавром.

— Нет, мой король. Борджиа его не примут, скорее уж Чезаре с доброй улыбкой подсыплет ему один из своих ядов, которые не обнаружить и не опознать. Вот это опасно, нужно убедить герцога, что любые переговоры с Борджиа — его смерть. Я думаю, что уже подготовлен кто-то на замену герцогу. Кто-то, имеющий пусть не бесспорные, но права на трон Милана.

— Сын Джан-Галеаццо?

Де Ла Тремуйль скептически хмыкнул в ответ на предположение д’Обиньи. Талантливому полководцу и большому мастеру в тайных делах не верилось, что Борджиа сделают ставку на эту даже не фигуру, скорее простую пешку в большой политике.

— Это было бы слишком просто и предсказуемо для таких интриганов как Родриго Борджиа и его сын.

— Катарина Сфорца! — прорычал Карл Валуа, сжимая руки в кулаки от бессильной злобы. — Такое возможно, Луи?

— Этот тамплиер… мог, — немного подумав, согласился маршал. — Он любит удивлять своих врагов и даже друзей. Тогда, Ваше Величество, остаётся последнее… Наши друзья в Папской области, которых скоро окончательно раздавят. Мы не сможем помочь им там. Не в ближайшее время.

Добавить было нечего. Все трое понимали, что если Борджиа и не осмелятся вот прямо сейчас проделать с Орсини и Колонна то, что уже сделали с Бентивольо, делла Ровере, а теперь ещё и с Бальони, то всё равно оба самых богатых и влиятельных рода Папской области лишатся немалой части земель и особенно крепостей

— Используйте Джулиано делла Ровере, маршал, я оставляю его здесь, вам. Ему некуда деваться, он теперь предан как собака, больше ему не на кого надеяться. Только на Францию.

Карл VIII знал, что именно де Ла Тремуйль лучше прочих способен использовать одного из злейших врагов Борджиа. Оттого и оставлял ему это оружие. Самого же его ждала Франция, потрясённая случившимся в Амбуазе. И дело было даже не в бегстве королевы, а в том, что ей удалось увезти с собой законного наследника французской короны. Вот это было действительно опасно!

Папская область, Рим, март 1494 года

Непривычное ощущение, с какой стороны ни посмотри! Ещё с начала своей карьеры наёмного убийцы я привык быть рядом с местом приложения усилий. Ладно, пусть не совсем рядом, но и не на слишком далёком расстоянии. Даже после того, как волею не то богов, не то демонов, не то каких-то иных высших сил меня забросило сюда, в тело юного Чезаре Борджиа, я по сути не изменял сложившейся традиции. Старался находиться ближе к боям, врагам, союзникам… не изменяя привычкам до совсем недавнего времени. А потом вдруг р-раз и пришла пора осознать и принять изменившуюся действительность. Как раз после битвы при Палестрине, которая стала ключевой в сражении за Италию.

Что произошло? Осознание, что положение не просто одного из кардиналов и сына понтифика, но ещё и великого магистра Ордена Храма сделало меня политической фигурой слишком большого масштаба. Того самого, при котором зачастую необходимо находиться в центре создаваемой властной пирамиды, а не носиться из одной проблемной точки в другую, пытаясь то тушить пожары на дружественной земле, то разжигать оные под седалищами врагов. Слишком многие дела нужно было решать, при этом находясь на одном месте, известном как союзникам, так и не очень. Рим же — лучший покамест выбор, очень много нитей сходились в древнем сердце италийских земель.

А дела закручивались те ещё! Начать с того, что французы, точнее сказать немалая, пусть и не большая их часть из числа сумевших унести ноги из-под Палестрины, передохнув лишь самую малость в городе под названием Генуя, рванула дальше, во Францию. Причина у них была более чем веская — восставшая Бретань, в столице которой крепко окопалась герцогиня Анна Бретонская, к тому же прихватившая с собой сына, дофина Франции. И не одна, а с оставшимися верными Бретани вассалами, усиленная отрядами наёмников, артиллерией, да к тому же ключевые крепости герцогства были теперь снабжены припасами на до-олгое время. Да и блокаду французам установить будет сложно, учитывая тот факт, что испанские корабли готовы доставить хоть припасы, хоть новых наёмников. Дескать, соединённые короны Кастилии и Арагона уважают стремление герцогини Бретонской к независимости от Франции, а вот стремления французской короны «слишком много кушать» так совсем наоборот. И вообще Франция с Испанией немного того, в смысле воюют, к тому же одержанными победами французы никак не могут похвастаться.

Положение же самого Карла Валуа стоило охарактеризовать как чрезвычайно печальное. Он то рассчитывал на нечто похожее на ту, прежнюю войну с Бретанью, когда ни один из так называемых союзников толком не мог или не хотел помочь. Сейчас же армия была сильно ослаблена как потерями, так и необходимостью немалую часть сил держать на «итальянском фронте», да и соседи оживились. Серьёзно так оживились, все без исключения. Про испанцев и говорить не стоило — они на полном серьёзе вели войну, пусть и перенесли «центр тяжести» поближе к Неаполю. Так было и удобнее и выгоднее. Англичане начали раскачивать Гиень, к тому же город-порт Кале, весьма, к слову сказать, укреплённый оставался на ними, а это, что ни говори, удобный плацдарм. Пока что Гиень не полыхнула, но учитывая сохранившиеся симпатии к Англии и заметную нелюбовь к Парижу… Французские власти были вынуждены держать в Гиени усиленные гарнизоны и быть готовыми к чему угодно, от множества малых мятежей до полноценного английского вторжения, поддержанного изнутри.

Ну и Максимилиан, владыка Священной Римской империи, имевший даже не к Франции, а к Карлу VIII личные счёты. Он не забыл того унижения, которое вынужден был испытать, разрывая пусть политический, но законный и по обоюдному согласию брак с Анной Бретонской. Теперь же, видя, что Франция терпит поражения в Италии, а Бретань снова объявила о независимости, император аккуратно и осторожно стал подтягивать верные войска поближе к границам. Мало ли как всё обернется… От лёгкой добычи ещё ни один из его предков не отказывался, да и сам Максимилиан был отнюдь не против поживиться за чужой счёт.