Дмитрий Старицкий - Еврейское счастье военлета Фрейдсона

И сразу большой многоголосый мужской хор на всю страну запел ''Вставай страна огромная…'' Проникновенно так запел как молитву.

— Вот тебе и праздник… — выдохнул я. — Давить их надо как гнойных гнид. А я тут валяюсь.

— Уже забыл, как неделю назад помер? — откликнулся Арапетян. — Долечись сначала, как положено. А то не долеченный боец — обуза подразделения.

— А что за праздник у тебя, Ариэль? — спросил Данилкин, слегка убавляя громкость тарелки, чтобы не забивала наши слова.

За меня ответил Коган, прибавив себе торжественности в голосе.

— Товарищи командиры, я представляю вам Фрейдсона Ариэля Львовича в связи с присвоением ему воинского звания ''капитан''. А также в связи с награждением его орденом Красной звезды.

— А мимо ''героя'' ты, значит, пролетел? — усмехнулся Раков.

— Почему пролетел? — удивился я.

— У нас так с комбатом было. За бои под Смоленском представили его к герою, а дали Красную звезду. И все.

— А указ был? — пристал к нему Коган. — Мало кого когда к чему представляют. И что все это и дают? Фигушки. Меня вон к Красному знамени представляли, а дали медаль. А некоторым представленным с нашего полка вообще ничего не обломилось. А на Арика указ был. Все его видели и все его читали. И сегодня полковник из штаба ВВС, когда орден ему вручал, сказал что ''звезду'' вручать будут отдельно. В Кремле.

— Вот это повезло, — завистливо протянул Раков. — Сталина живьем увидишь.

— Сталина там может и не быть, — предположил опытный Данилкин — Вручает звезды героев председатель президиума Верховного Совета СССР товарищ Калинин.

— Все равно повезло, — упорствовал Раков. — Я Кремль только снаружи видел. Внутрь туда так просто никого не пускают.

— Так. Ладно. Раз обмыть шпалы и звезды не получается, пошли, братцы, это перекурим. Арик, доставай, что там у тебя осталось вкусного, — Данилкин бодрился, а глаза были у него грустными.

Когда за мной пришел типичный мелкий чинуша с внешностью крысюка — мелкий, востроносый с глубоко посаженными черными глазками, представившийся инструктором из аппарата Партконтроля, звать меня на допрос к тете Гаде, я на своей койке читал ''Краткий курс'', что не осталось аппаратчиком не замеченным. Он моментом сделал мне замечание:

— А почему конспект не ведете?

— Так я же не по заданию, — отвечаю. — Для себя читаю.

Он даже бровь поднял от удивления, потом поманил за собой и пошел впереди, нисколько не сомневаясь, что я иду за ним следом.

По дороге в холле попалось на глаза объявление о партсобрании.

Блин, когда Коган все успевает? Ночами еще врачиху драть. Электровеник, блин.

Повестка дня была представлена интересная.

1. Обсуждение ноты народного комиссара СССР ко всему цивилизованному миру о зверствах немецко-фашистской военщины на оккупированных территориях СССР.

2. Задачи коммунистической организации госпиталя по обеспечению открытия в госпитале отделения ожого-гнойной хирургии.

3. Прием в члены ВКП(б).

4. Персональное дело коммуниста Ананидзе. А.Т.

Тетя Гадя оказалась миловидной старушкой за полтинник. Может больше. Точнее не сказать, ибо, как известно, маленькая собачка до веку щенок. Седину в волосах она не закрашивала, но эта масть — ''соль с перцем'' — ей очень шла. Росточку она была небольшого. Стройная, даже сухонькая. Фигура плоская. Лицо ''с остатками былой красоты'', как пишут в бульварных романах. Одета она была в длинную коричневую юбку и кремовую блузку скрепленную у горла камеей. На плечи накинут пуховый платок.

С шеи на цепочке свисали миниатюрные часы, циферблат которых он как раз рассматривала, когда я заходил в кабинет. Ну как кабинет. Пустая палата, в которую внесли стол со стульями, а кровати убрали.

''Вот ты какой, северный олень'' — пронеслись тараканы по внутренней стороне черепа. — ''Или вообще полярная лиса. То бишь — песец''. А что еще ждать от ''Девственницы Революции''?

— Не стойте, молодой человек, присаживайтесь, — произнесла она, не поднимая на меня глаз. — А вы, Чечельницкий, свободны.

Это она уже своего аппаратного холуя выгоняет из помещения.

— Гедвига Мосиевна, — со вздохом произнес аппаратчик, увещевая ее, — этот молодой человек может быть очень опасен.

— Чем может быть опасен инвалид на костылях? — натурально удивилась Чирва-Крханная, добавив с раздражением. — И перестаньте тискать браунинг в кармане!

— Дык. Одного командира НКВД он уже сделал инвалидом. При этом был как раз в гипсе и на костылях, — привел аппаратчик свои ''неубиваемые'' аргументы…

— Я вам, товарищ Чечельницкий, не мешаю своим присутствием? — заелся я. — Успокойтесь. Я с женщинами не воюю. А вот с вами могу. Такой лоб и не на фронте… Окопался тут, в тылу, в тепле и при пайке повышенной калорийности, когда в Действующей армии в ротах политруков не хватает.

Ну да, с кем поведешься от того и наберешься. Коган на меня в этом смысле весьма благотворно действует.

Тетя Гадя неодобрительно покачала мне головой, а своему клеврету сказала.

— Идите, Чечельницкий, а то фронтовики нынче народ на язык резкий. За меня не бойтесь. Я же не боюсь. Кого мне тут бояться? Коммуниста?

Когда аппаратчик обиженно тихо прикрыл дверь, тетя Гадя сказала.

— Мне уже дали пару объяснительных записок и пяток доносов пришел самому товарищу Андрееву [29] АНДРЕЕВ — Андреев Андрей Андреевич (1895–1971), старый большевик, революционер. В 1942 г. одновременно член Политбюро и секретарь ЦК ВКП(б), председатель Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б), член Оргбюро ЦК ВКП(б) и депутат Верховного Совета СССР. о том, что тут случилось. Но в них есть разночтения… Товарищ Андреев попросил меня разобраться… Хочу послушать вашу версию. Вы готовы?

— Как на духу! — ответил я.

— Вы крещеный? — тетя Гадя подняла брови вверх.

— Не помню, — пожал я плечами. — По крайней мере, не обрезанный.

— Тогда не будем тянуть время. Излагайте.

Я и изложил.

Все как было.

Все как с комиссаром госпиталя было оговорено в деталях.

Потом сухонький, но грозный член суровой комиссии Партконтроля попробовала пробить меня на воспоминания, но безуспешно. Амнезия, причем двойная, у меня самая настоящая. И моя. И Фрейдсонова. Так что даже играть ничего не пришлось. Был я искренен как дитё малое, чем видимо тетю Гадю я и подкупил.

Особенно после того как, горячась и сбиваясь в словах, стал заступаться за Островскую. Чувствую, что судьба девушки тронула Чирву, особенно если рассматривать с точки зрения здравого смысла, в чем обвинял ее Ананидзе.

По крайней мере, это было единственное за всю встречу, что она занесла в свой блокнот.

— Товарищ Фрейдсон, что вы хотите от жизни? — неожиданно спросила Чирва.