Руслан Мельников - Орден: Тевтонский крест. Тайный рыцарь. Крестовый дранг [сборник, litres]

И вот тут-то и произошло… Нечто!

– Слава Генриху Благочестивому! – провопил кто-то. – Слава сиятельному князю Вроцлава!

У Бурцева перехватило дыхание. Это невероятно, но он начинал понимать кричавших. Теперь не было нужды напрягать слух, вычленяя отдельные слова и догадываясь о смысле остальных. Как такое возможно? Чем все это объяснить?

Пробуждение генетической памяти? А, собственно, почему бы и нет? Кому известно, что происходит с человеком, угодившим в далекое прошлое? В прошлом он ведь не совсем тот человек, что был прежде. Точнее позже… Тьфу, голова идет кругом. Фантастика!

Бурцев решил не париться понапрасну и просто принять объяснение, которое показалось ему самым простым и логичным. Генетическая память – так генетическая память. Ну надо же, он уже даже не ощущал забавного инородного акцента, будто сам всю жизнь говорил исключительно по-польски. Говорил? Кстати, хорошая идея. Не мешало бы проверить.

Бурцев на всякий случай (мало ли что…) прикрылся щитом и слегка похлопал резиновой дубинкой по спине ближайшего горлопана в простеньком крестьянском тулупе. Извлеченная из лужи «РД-73» оставила на чужой спине отчетливые следы гуталинового цвета. Крестьянин не рассеялся, как подобает бесплотному призраку, лишний раз подтвердив реальность происходящего. Однако и на приглашение к беседе незнакомец не отреагировал. Слишком уж надрывался, сердечный. Бурцев тряхнул крикуна за плечо – хорошенько так тряхнул, украсив тулупчик незнакомца отпечатком грязной пятерни. Тот, наконец, соизволил повернуться. Рыжие волосы, раскрасневшееся веснушчатое лицо, туповатые, но и хитрющие вместе с тем глазенки, щербатый рот, распахнутый в дурацкой улыбке… Ох, и рожа!

Улыбка, правда, уползла в раззявленную от удивления пасть, как только рыжий взглянул на Бурцева. Ну, не вписывался боец ОМОНа в местный колорит, что поделаешь. Поневоле вспомнился непристойный анекдот об омоновце, который поутру случайно увидел в зеркале себя, родимого, при полном вооружении и обгадился от страха. Сюрпризы ассоциативного мышления, однако…

А мужичок тем временем менялся со скоростью хамелеона, почуявшего опасность. Шапка – долой. Спина – в три погибели.

– Чего желает пан?

А приятно, блин, когда тебя величают паном, да еще с таким подобострастием. Совсем не то, что полупрезрительное «гражданин начальник», которое приходится слышать от всяких уркаганов и дебоширов. Впрочем, куда больше Бурцева обрадовало другое. Понимает! Он их в самом деле понимает! А вот уразумеют ли они его?

– Кто этот Генрих, из-за которого здесь столько шума? – осторожно поинтересовался Бурцев.

У крестьянина челюсть отвисла чуть ли не до пупа. М-да, для членораздельного ответа такая варежка явно не годится.

Бурцев повторил свой вопрос еще раз – медленно и по слогам. Без особой, впрочем, надежды на успех:

– Кто есть-Ген-рих?

Гримаса глубочайшего недоумения не покидала лица поляка.

Не понимает. Жаль. Не такая уж, оказывается, крутая штука эта генетическая память, раз действует только в одностороннем порядке. Бурцев уже решил махнуть на мужичка рукой, как вдруг прозвучал запоздалый ответ:

– Генрих Благочестивый, – озадаченно забормотал поляк, – князь Вроцлава, властитель Силезии [1] Силезия, Малая Польша, Великая Польша, Мазовия и Куявия, о которых речь пойдет дальше, – польские княжества. , сын Генриха Бородатого и добродетельной Ядвиги, самый могущественный из всех польских князей. Пан Генрих собирает войска для защиты христианских земель, а мы его за это славим, как можем. Мы ведь всего-навсего мирные землепашцы, несчастные беженцы, спасающиеся от набега язычников. Воевать не обучены, но если нужно воздать хвалу сиятельному князю, так это завсегда пожалуйста.

Бурцев попытался растормошить память. Увы, безуспешно. История Польши никогда не была его коньком.

– И от каких-таких язычников вы спасаетесь? – задал он следующий вопрос. Раз понимают его, отчего ж не спрашивать-то?

– Известно от каких – от богопротивных тартар, сынов Измаиловых, – поляк закатил глаза и затараторил, как по писаному: – Народ сей выпущен из адовых пещер на далеких островах нам на погибель, за грехи наши. Сами они подобны диким зверям и питаются человечиной. А кони их быстры и не знают усталости. А доспехи прочны настолько, что…

Достаточно. Пока достаточно. Главное уже понятно.

«Генрих Благочестивый, самый могущественный из польских князей…» Значит, сто пудов – Польша. А «тартары», надо полагать, – это татаро-монголы, дорвавшиеся до старушки-Европы.

– Какой нынче год? – оборвал Бурцев говорливого собеседника.

– Чаво? – глаза рыжего чуть не выкатились из орбит.

– Год, спрашиваю, какой?

– Так это… 1241-й от Рождества Христова. Или если пану угодно – 6749-й от сотворения мира.

Подумав немного, поляк добавил:

– Весна у нас нонче, март месяц.

– Тяжкое испытание, лихая година… – снова заскулил крестьянин, но вдохновенный экстаз плакальщика-одиночки уже иссякал. Теперь в глазах поляка появилось ответное любопытство. Что ж, вполне естественно: нечасто, наверное, на местных слякотных дорогах встречается измазанный грязью по самые уши тип с резиновой дубинкой «РД-73» в бронежилете, помеченном надписью «ОМОН» и потерявший к тому же счет времени.

Бурцев глянул поверх голов. Среди столпившихся землепашцев и воинов он выделялся высоким ростом. Людишки в средние века все же мелковаты против бойца отряда милиции особого назначения из третьего тысячелетия.

Как он и предполагал, оркестром многоголосых глоток дирижировал всадник, занимавший почетное место в самом центре взбудораженного собрания. Уверенная посадка выдавала в нем прекрасного наездника. А пятна свежей грязи, которой верховой был заляпан по самую бармицу куполообразного шлема с железной полумаской, свидетельствовали о долгой и быстрой скачке. Бурцев не расслышал слов всадника, но прекрасно видел, как взметнулась вверх рука в кольчужной перчатке – и тут же по толпе прокатилась очередная волна славословия в адрес Генриха Благочестивого.

– Это что и есть тот самый князь Генрих? – поинтересовался Василий у рыжего гида.

Как-то не очень вязалась с княжеским титулом одинокая фигура всадника в неброских, в общем-то, доспехах и грязном плаще.

– Нет, конечно! – почти возмутился крестьянин.

Былое почтение к странному незнакомцу с щитом и дубинкой как-то сразу улетучилось. Бурцев вдруг осознал, что и паном его больше не называют. У рыжего хватило смекалки сообразить, что Бурцев не из местных, даром что говорит по-польски. Чужакам же здесь, видимо, почет и уважение оказывать не привыкли. По крайней мере, простолюдины. А без почета-то какой же ты пан?