Анатолий Дроздов - Интендант третьего ранга. Herr Интендантуррат

…Николай появился через неделю после возвращения Крайнева в N. Вечером в дом Эльзы постучал неприметный человек с корзинкой и предложил купить у него пирожные. Виктор был дома, продавца впустил. Гость поставил корзинку на стол, откинул прикрывавшее пирожные полотенце, после чего спокойно произнес пароль.

— Я открываю кондитерскую неподалеку, — сказал Николай (так он представился). — Нет ничего необычного в том, что кондитер носит свежую выпечку по домам. В этом доме живет дама, а женщины любят сладкое.

— Как думаете передавать сведения в Москву? — поинтересовался Крайнев.

— По радио.

— Ежедневный выход в эфир? Вас запеленгуют мгновенно!

— Не запеленгуют, — сказал Николай. — Примем меры. В N я не один. Добытые вами бланки аусвайсов пригодились.

— Познакомите меня с членами группы?

— Нет. Им не следует знать вас, вам нежелательно видеть их. Связь через меня.

— Пусть! — согласился Крайнев. — Не сочтите меня трусом, но рано или поздно немцы перехватят донесение и расшифруют — дешифровальщики у них хорошие. Станет ясно, что источник сведений находится на станции, причем, судя по его информированности, круг подозреваемых весьма узок.

— Никто не считает вас трусом, — сказал Николай. — Для этого нет оснований. Наоборот. В Москве меня предупредили: вы склонны к неоправданному риску. Мне нравится ваша осторожность, но вы зря беспокоитесь. Если немцы расшифруют донесение, то не смогут его прочесть.

— Почему?

— Перед шифровкой я переведу текст на язык одной малой народности СССР. В Москве есть люди, знающие этот язык, а вот в Германии — вряд ли. Особенно среди дешифровальщиков.

Крайнев внимательно посмотрел на плоское, скуластое лицо Николая и больше вопросов не задавал. Через день после этого визита над N появился самолет с красными звездами на крыльях. Он неторопливо облетел город и окрестности и был отогнан спешно вызванными немецкими истребителями. Истребители пытались самолет сбить, но он скрылся в облаках. А на следующий день прилетели бомбардировщики. Они деловито забросали фугасными бомбами несколько расположенных в окрестностях N воинских частей, уделив особое внимание той, возле которой Виктор с Эльзой некогда устроили пикник. Крайнев узнал это, прослушав запись, сделанную Эльзой в ресторане. Судя по горячности немецких офицеров, налет оказался чрезвычайно эффективным (Крайнев с удовольствием указал это в донесении): погибло не менее четырех сотен немцев, еще большее число ранено, батальон связи с его приемо-передающей аппаратурой, станцией пеленгации и антеннами перестал существовать. Говорившие сетовали, что восстановить узел связи и слежения получится не скоро: у вермахта не хватает техники и специалистов, а центральный фронт в данный момент — спокойное место, горячие бои идут на Украине. Туда в первоочередном порядке идут подкрепления.

В N давно не видели русских самолетов, налет произвел панику. В городе ужесточили комендантский час и светомаскировку. Крайнев получил нечаянные выходные. Опасаясь повторных налетов, немцы временно закрыли станцию: эшелоны следовали через N без остановок и преимущественно ночами. Обслуживающему персоналу велели сидеть дома. Виктор подчинился и три дня бездельничал. Эльза была в восторге. Забросив дела в гостинице, она не отходила от возлюбленного. Они вместе ели, спали, мылись, разве что в уборную ходили порознь.

— Пусть бы самолеты еще прилетели! — сказала Эльза на третий день. — Так хорошо с тобой!

Крайнев вздохнул.

— Грех радоваться! — сказала Эльза, по-своему поняв его вздох. — Но я не могу удержаться. Умом понимаю: погибли люди…

— Это не люди! — сказал Крайнев. — Фашисты… Видела, что вытворяют?!

— Где? С начала войны не выезжала из города.

Эльза прижалась щекой к его плечу, Крайнев стал рассказывать. О гибели Брагина и сопровождавшего его бойца, о лагере для военнопленных в Городе, намерении немцев расстрелять городских евреев, пытках и убийстве семьи Мони Иткина, уничтожении жителей Вдовска… Эльза плакала, он осторожно стирал слезы с ее лица, но продолжал. После того как он закончил, Эльза долго молчала.

— Всегда знала, что ты замечательный человек, — вымолвила она, наконец. — Я тобою горжусь!

Виктор не ответил.

— Не вздумай возражать! — сердито сказала Эльза, хотя Крайнев ничего такого и не думал. — Расскажи о себе! Ты обо мне все знаешь, а я о тебе — ничего. Хоть немножко!

Крайнев, выбирая слова, рассказал о родителях, бабушке, учебе в училище.

— Не могу поверить, что ты интендант! — сказала Эльза. — После того как ты воевал в сорок первом. Да и здесь… Кем ты хотел стать в детстве?

— Переводчиком.

— Вправду знаешь два языка?

Крайнев задумался и продекламировал по-английски эпитафию на могиле Шекспира, сочиненную самим драматургом.

— Как по-английски «я тебя люблю»? — спросила Эльза.

Крайнев сказал.

— Звучит лучше, чем по-немецки, — сказала Эльза.

Виктор улыбнулся и произнес фразу по-украински, затем — на белорусском и польском.

— Приятно, когда тебе объясняются в любви на стольких языках! — сказала Эльза. — Интересно, если по-белорусски «любить» — это «кахать», то ты «каханый»?

— А ты «каханка».

— Мне нравится! — сказала Эльза. — Хорошо знать много языков!

— Лучше иметь один свой и держать его за зубами! — возразил Крайнев.

— Не-е! — не согласилась Эльза. — За зубами плохо. Какой тогда французский поцелуй?

Она тут же продемонстрировала Крайневу, что его высказывание необдуманно. Виктор вынужден был согласиться. В наказание Эльза велела ему трижды поцеловать ее по-французски. Однако уже второй поцелуй перерос в контакты второго рода, которые по взаимному согласию продолжались до полного изнеможения сторон. Эльза сразу уснула, а Крайнев долго лежал с открытыми глазами. Ему было неловко осознавать, что его отношение к Эльзе все более определялось словом «кахать». Это было неправильно — любить одновременно двух женщин, но в реальности получалось именно так. Они были очень непохожи: стеснительная, тихая Настя и раскрепощенная в любви, но жесткая в деле Эльза. В сознании Крайнева они сливались в один образ, индивидуальные черты одной дополняли другую, причем, получалось не нечто искусственное, а наоборот — близкое и родное. «Может, правы мусульмане, заводя несколько жен? — подумал Крайнев и тут же пристыдил себя за такую мысль. — Распутник! Сатир! Бабник!..» — заклеймил он себя, но придвинулся ближе к Эльзе. Она прижалась горячим телом, и Крайнев, засыпая, подумал, что в исламе все же что-то есть…

Поезд вырвался из лесного коридора и, пыхтя трубой, покатился по равнине. Плоская, обширная, она была засыпана снегом, скрывавшим неровности земли и маскирующим кустарниковые заросли. Кусты росли по берегам речки, бежавшей вдоль железнодорожного полотна. Железнодорожный путь недавно расчистили, две черные нитки рельсов тянулись далеко вперед, сливаясь воедино где-то в необозримой дали. Паровоз мощно дышал, огромные стальные колеса с силой вдавливали рельсы в мерзлую землю, те сопротивлялись, пружинили, толкая вперед тяжелую машину и прицепленные к ней вагоны. Машинист через стекла кабины посматривал вперед и по сторонам. Вокруг дороги не было ни души: ни человека, ни деревни, ни даже одинокого дома.