Александр Калмыков - Жаркий декабрь [авторский текст]

Глаза Моделя округлились. Мысль, которую он упорно гнал прочь, оказалась ужасной правдой. Если его заклеймят как предателя, всех родных ждет концлагерь.

– Вы предлагаете мне выбор, – с отвращением в голосе произнес потрясенный генерал, – предать семью, или предать солдат. Это бесчестно.

– Нам не нужны предатели, – возразил Лютце. – Рейху нужны герои.

– Вот оно как, – только теперь генерал понял, зачем к нему явился этот майор с добрым лицом и глазами убийцы. Модель внимательно посмотрел на контрразведчика и тихо спросил. – Самоубийство фон Хаппиуса тоже ваших рук дело? Или ваше, капитан?

– Нет, что вы, он вообще страдал нервными расстройствами, – честно признался Райх. – У генерала в деле записано, что у него имеется склонность к самоубийству. Ну а после того, как по его 38-у корпусу прошелся паровой каток русской ударной армии, он не выдержал и пустил пулю в висок.

Модель достал свой пистолет, усмехнувшись тому, как его противники напряглись и потянулись к оружию, и задумчиво покрутил Вальтер в руках. – Не думал я, что придется воспользоваться им, а тем более, вот так, – тихо пробормотал он себе под нос. – Пожалуй, стрелять себе в голову, как фон Хаппиус, не стоит, лучше в сердце. И не здесь, а то все документы запачкаю.

– Не спешите, господин генерал, мы вас не торопим. – Лютце, когда хотел, был сама любезность. – Вы можете закончить свои дела, а мы подождем.

Даже не дождавшись, пока генерал выйдет, контрразведчик вызвал Шилля, и без лишних обиняков пояснил ситуацию.

– Господин полковник, завтра вы получите звание генерал-майора. А если ваш корпус продержится месяц, то вы станете генерал-лейтенантом.

Шилль слегка кивнул в ответ, он уже был в курсе.

– По распоряжению генерала Кюхлера, – продолжал Лютце, – все подразделения, находящиеся в вашем секторе, передаются под ваше командование, а вы должны любой ценой прекратить отход войск.

– Не беспокойтесь майор, я умру, но не отступлю, и тем более не сдамся врагу.

Вызвав подчиненных, полковник немедля принялся раздавать указания. – Подготовить новые рубежи обороны силами 21-го инженерного батальона, местного населения и особых полевых подразделений (* штрафники, которым в начале войны оружия не давали, но направляли на самые опасные участки фронта в качестве саперов). Для последних выделить конвойные части. К месту вероятного наступления противника направить 540-й испытательный батальон (* штрафники, которым доверили оружие). Из уставного персонала батальона создать хорошо вооруженные наряды полиции, которым поставить задачу любыми средствами предотвратить попытки испытуемых скрыться с передовой.

Приказы, распоряжения и предложения сыпались один за другим, и штабные офицеры, почувствовав уверенное командование, значительно прибодрились. Теперь уже никто отступать не собирался.

– Полевую дивизию Люфтваффе подчиняю своему командованию, – продолжал Шилль. – Техническому персоналу и обслуге аэродромов все равно делать нечего, так что используем их в качестве пехоты. Позади ненадежных частей для устойчивости, в смысле, для поддержания боевого духа поставить эсэсовцев. Капитан Райх, внимание, это вас касается. Органам гестапо необходимо усилить наблюдение за солдатами и офицерами.

Пока весь штаб суетился, генерал Модель, которому дела этого мира вдруг стали глубоко безразличны, вышел на улицу и побрел, глядя себе под ноги. Он даже не подумал накинуть шинель или одеть шубу. Напоследок генералу пусть немного, но повезло. Едва он вышел из ворот, как в воздухе, будто по заказу послышалось гудение самолета. Какой-то отчаянный до безумия русский вывел свой штурмовик на разведку или свободную охоту. Пулеметная очередь, разорвавшая тишину, совпала с тихим выстрелом малокалиберного пистолета. Теперь все подтвердят, что Модель не пустил себе пулю в сердце, а погиб на боевом посту от вражеского огня.

С успехом выполнив свою миссию, Лютце преисполнился гордости. Все-таки Леман не зря выбрал именно его, такого исполнительного и ответственного. Жаль, конечно, опытного генерала, но приказы фюрера надо выполнять. Сказано, держаться до весны, значит нужно стоять в обороне до последнего солдата. Да, надо признать, Ленинград оказался тяжелым урок для Вермахта. Но этот урок усвоен, и больше ошибку не повторят. А пока нужно тянуть время, изматывая противника. И как все-таки, оказывается, приятно вершить судьбы генералов и целых армий.

Впрочем, будучи человеком практичным, Лютце недолго витал в облаках, и вернулся к делам обыденным. В первую очередь он попытался связаться со штабом авиаполка, узнать, когда следующий рейс. Удалось это далеко не сразу. Вопреки обыкновению, связь была даже хуже, чем отвратительная. В трубке что-то гудело и шумело, как будто телефон на другом конце линии был установлен прямо на самолете. В ней слышались разные голоса, перебранка и ругань. Когда же до дежурного по аэродрому все-таки удалось дозвониться, он ничем порадовать не смог – ужасная погода не позволяла принимать самолеты. Один борт все-таки попытался сесть, но разбился прямо на краю поля. Может быть, через несколько дней и распогодится, но сегодня вблизи аэродрома заметили лыжников, а значит, русские скоро пришлют бомбардировщики. Придется опять все переносить на новое место.

Итак, воздушный мост практически рухнул, но Лютце это не удивило. Именно на этот случай он и прихватил с собой пусть небольшой, но зато отборный отряд, с которым можно попытаться перейти линию фронта. На каком участке лучше переходить к своим, Лютце узнал в штабе заблаговременно, и потому, не медля ни минуты, приказал собираться.

Райх, которому уже было не по пути с Лютце, вытребовал у местной хозчасти грузовик для своего камрада. Машина, хотя неказистая с виду и с посеченными осколками бортами, была вполне на ходу. Сначала, правда, пришлось повозиться, пытаясь открыть заледеневшую дверцу, но зато грузовик завелся почти без капризов. Солдаты уже отогрелись в местной казарме, успели слопать в столовой двойную порцию, и теперь весело попрыгали в кузов, уступив кабину старшим по званию.

Сунув Бонке карту с маршрутом, майор расслабился и безмятежно уставился в окно. Дело сделано, все обошлось без эксцессов, штаб корпуса принялся за работу, и теперь Лютце по праву заслужил отдых. Однако, хотя испортить Генриху настроение уже ничего не могло, но чем дальше он ехал, тем становился сосредоточеннее. То, что у встречных солдат шинели были изорваны, а лица черны от обморожений, еще не страшно. Но вот взгляд… Еще несколько месяцев назад глаза у всех немцев пылали гордостью за великие дела, которые они творят, горели бесстрашием и весельем. Они были полны уверенностью в победе, и рвались вперед, к славе. Но прошли уже те благодатные времена, когда можно было идти на войну веселиться. Теперь не видно было ни одной улыбки. Лица у всех солдат, как один были мрачные, без малейших признаков надежды на будущее. Они уже думали не о том, чтобы плясать под губную гармошку, а о том, где бы достать лишний сухарь, и как пережить еще одну жуткую холодную ночь. Немцы боялись мечтать о будущем, считая, что если они и выживут, то лишь для того, чтобы попасть в плен, где их несомненно ждет ужасное возмездие. Но человек быстро ко всему привыкает, и Лютце перестал обращать внимание на оборванных и изможденных солдат, уныло бредущих куда-то, или понуро стоящих в ожидании.