Павел Дмитриев - Зло побеждает зло

Ого! Да это же настоящие стихи! Прямо таки "буря мглою небо кроет" в немецком варианте; неужели Марта сама их сочинила? Мне случилось раздуть скрытую серым пеплом жизни искру таланта? Или близость России будит романтические чувства, запрятанные где-то в самой глубине расчетливой натуры? Боясь оборвать наваждение, я украдкой заглянул в запрокинутое к черноте неба лицо — с искренней безмятежностью маленькой девочки она улыбалась тающим на щеках снежинкам!

А вдруг это слезы? Бедная Марта! Если едва заметная метелица в тихой Риге кажется тебе злым вихрем, каково будет в Ленинграде?! Или…

— Мне придется постараться. Очень постараться. Ты не должна видеть, что такое настоящий снег, — тихо-тихо прошептал я сам себе по-русски. — Хотя там, на берегу злого Белого моря, этого добра хватит на всех.

Все большие вокзалы похожи друг на друга. Под высоким сводом — пронзительные гудки и суровое пыхтение локомотивов, медленный скрип ползущих по рельсам колес, тяжелый звон металла сцепок, длинные ряды вагонов и неудобные проходы между ними. Кислый запах отходов и дешевого варева. Продуваемый через любые двери и переходы чад сгорающего в топках угля. Гулкий гомон и суета людской толпы.

Но если вглядеться в детали, где как не в Риге найти столько статистов Версальского мира в разнообразных по крою и знакам различия шинелях — пошитых из одного и того же английского хаки? Евреев в черных кафтанах, то и дело подергивающие руками свои курчавые бороды? Легендарных стриженных в кружок русских мужиков, нагло сушащих портянки на батареях отопления? Дам в старомодных мехах, словно совершивших темпоральный прыжок из благословенной весны четырнадцатого?

Или взять господина, гордо следующего по перрону в роскошной бобровой шубе до пят, да еще в сопровождении утопающей в меху молоденькой особы. Пудов эдак восемь самоуверенности и богатства, причем в каждом шаге. Тяжелая трость зажата в руке как офицерский стек — погонять нерасторопную прислугу. Первостатейный барин, только-только сошел с картины подмосковного быта первой половины девятнадцатого века.

Да он еще к нашему поезду направляется?! Неужели на самом деле русский? И почему носильщик за ним поспешает с горкой чемоданов на специальной тележке, вместо того что бы торопиться к багажному вагону, как это заведено в "культурной Европе"? [51] Правила перевозки крупного багажа в Европе больше напоминали принятые сейчас в авиации. Неужели?!

— Марта! — не удержался я от радостного восклицания. — Помнишь, вчера рассказывал?! Вот он, русский поезд, русские вагоны! Там сделаны нормальные спальные места-полки, на которых можно распрямиться, вытянуть ноги! Пойдем же скорее!

На старте 21-го века всего один разок успел я прокатиться на поезде из Екатеринбурга в Москву. Оказывается, мало потерял. Тут все точно как там. Разве что проход чуть короче, окна поуже, фурнитура повычурнее, да еще вместо пластиковой обшивки — панели из обклеенной рельефной тканью фанеры. [52] На самом деле для внутренней обшивки (в СССР вплоть до 70-х годов) применялся изобретённый еще в 1877 году линкруст — нанесенный на основу тонкий слой пластмассы из природных материалов (например гель на основе льняного масла). Даже крики в проходе — на привычном, великом и могучем! [53] Тут и далее использованы материалы из книги Крлежа Мирослава "Поездка в Россию".

— Да сколько там тебе положено-то по тарифу? — грозно, с упором на "ты" вопрошал у давно небритого носильщика примеченный еще на платформе барин.

— Два лата, ваша милость!

— А если по совести?

— Да не надо мне по совести, господин! Мне положено два лата!

— По совести, братец мой, по совести! Хватит с тебя пол-лата. Вот тебе! — монетки полетели на пол. — А теперь проваливай!

Я думал, носильщик как минимум плюнет в сытую рожу, но… он покорно опустился на колени — собирать медь, или никель — у меня не было повода узнать, из чего сделана местная разменная монета.

— Бл… Bitte! — едва успел поправиться я, пытаясь протиснуться мимо. И еще раз, с вызовом — Bitte! — старательно вбивая окованный металлом уголок чемодан в ногу сволочи, измывающейся над попавшим в конкретную нужду соотечественником.

Провокация не прошла. Барин только чертыхнулся, отодвигаясь в сторону, потер ушибленное место, и тут же заговорил о постельном белье со старорежимным моржеусым проводником, с ходу назвав его "товарищем".

От Марты не укрылась моя реакция, да и особой толерантности по отношению к свинству за ней отродясь не водилось.

— Прошу простить, можно вас на несколько слов? — обратилась она к проводнику на немецком, бесцеремонно вклиниваясь в разговор, причем в самом буквальном смысле — спиной к барину.

— Чем могу помочь, фройлян? — охотно сменил язык и тему проводник.

— Уже неделю как фрау, — Марта использовала одну из своих лучших улыбок, аккуратно разворачивая "товарища" за локоть прочь от собеседника. — Мы с мужем недавно поженились, и я хотела спросить, нет найдется ли у вас специального места?

— Постараться… можно! — на лицо проводника прорвалась дурацкая ухмылка. — Прошу вас!

Он что, просто так возьмет, да и впихнет нас на чужие места, вне инструкций и правил? Если так — то мы уже в России!

— Одну секунду! Попросите его, — Марта кивнула в сторону успевшего подняться на ноги носильщика, — помочь нам разместить вещи.

Искра понимания блеснула в глазах моржеусого "товарища":

— Мишка, не стой столбом, посодействуй господам, — произнес он с нескрываемой радостью в голосе, — давай, давай, — махнул рукой в сторону чемоданов, которые я все еще держал в руках.

— Хорст, отдай багаж, — фрау Кирхмайер распорядилась с апломбом настоящей жены.

— Конечно, моя дорогая, — промямлил я в ответ.

Ох, не завидую ее будущему мужу! Веревки будет из него вить, натягивать от стенки до забора да свои панталончики сушить. Всех успела выстроить. Расстроенный невниманием барин уперся в свое купе, судя по озадаченной физиономии, так толком ничего и не осознав. Носильщик тоже пребывал в недоумении, но когда я свалил к нему в руку сантимы, скопившиеся в кармане со сдачи, проявил удивительную принципиальность, отсчитав себе ровно полтора лата. Сияющий как начищенный пятак проводник притащил два стакана шикарного чая с сахаром, объявив их подарком от наркомата путей сообщения, на деле, без сомнения, — от себя лично.

Спали мы по королевски, на хрустящем от свежести белом белье, вдвоем в четырехместном купе. Жаль только недолго. Ранним утром, где-то за Даугавпилсом, латвийская таможня подняла всех паспортным и чемоданным контролем. После, в ожидании советских погранцов, какой уж сон?