Евгений Красницкий - Беру все на себя [litres]

Интересно, как чувствовал себя «отец атомной бомбы» Оппенгеймер? Не знаете, сэр? А о его коллеге профессоре Сахарове? Кем он для вас был, кроме создателя водородной бомбы? Антикоммунистом, антисоветчиком? И все? Нет, вы же понимали, что психика человека, создавшего оружие, способное уничтожить жизнь на всей планете, не может никак на этот факт не отреагировать. Вы же видели, сколь разительно он отличается ото всех этих дерьмократов-либерастов, которые просто использовали его – его имя, его известность…

Что он хотел сказать, какие мысли донести до захлопывавших его депутатов Верховного Совета? До Власти, черт побери! Только нечто антисоветское? Или же он пытался объяснить, что для тех, от кого зависят жизни множества людей, для Власти ДОЛЖЕН быть предел допустимого, иначе говоря, понятие греха?

Почему эти мысли приходят вам в голову ЗДЕСЬ, но даже не проклюнулись ТАМ? Потому что вы тогда чувствовали, как рушится Держава и «Кто не с нами, тот против нас»? [21] А сейчас вы решились вмешаться в исторический процесс и… вот именно: «Ох, тяжела ты, шапка Мономаха» [22] , и мысли в голове начинают рождаться соответствующие. До царского венца вам, сэр, еще как до Луны на самокате, но уже и в ипостаси сотника… сами признаете: убитые ребята – на вашей совести.

На практике же… ну, как завещал В.И. Ленин: «Учиться военному делу настоящим образом». Тогда, глядишь, и безвыходные ситуации пореже образовываться будут. Да и с мисс Джулией… А все ли так безнадежно, как вам это представляется? Может быть, стоит как следует подумать?»

Сентябрь 1125 года. Полесье

Ситуация у переправы словно специально напоминала о пословице «человек предполагает, а Бог располагает». Со слов проводника, постоянных жителей там было всего четыре человека – пожилой мужчина прозвищем «Кривой», ибо был слеп на один глаз, его десятилетний внук и две бездетные женщины, не то родственницы, не то приживалки.

Еще несколько лет назад стояла на этом месте весь, и была та весь вполне благополучной потому, что жили местные не только тем, что и все – лесом, полем, огородом и рекой, но был у них и неплохой приработок. Через переправу ходили обозы, а значит, проезжающим требовался ночлег, услуги кузнеца, колесного мастера, шорника, да и прочее. Все это жители веси проезжим предоставляли (не бесплатно, конечно), да еще и приторговывали по мелочи.

Короче, росла весь потихоньку, богатела и даже сумела как-то раз показать зубы некому боярину, пожелавшему взять ее под свою руку. До крови, правда, не дошло, но острое железо друг другу издали показали и стрелами слегка покидались, хотя и без толку. Боярин в этих местах был пришлым, дружину имел небольшую, по уму бы, так следовало ему с селянами по-доброму договориться, но, видать, уж человек такой попался – сразу попробовал силой взять. Сказать, что разошлись миром, было нельзя, но и подчинить себе весь пришлый боярин больше не пробовал.

Долго бы длилось такое состояние – «ни мира, ни войны» – неизвестно, потому что грянуло моровое поветрие. Ударила болезнь в первую очередь по самым слабым – старикам и малым детям. И надо ж такому случиться: одна из женщин, схоронившая разом троих детишек, окаяла пришлого боярина колдуном, наславшим на непокорную весь смертельную хворь. Кто его знает, то ли ума лишилась баба от горя, то ли прозренье на нее снизошло, да только настроение у сельчан в тот час было такое, что поверили в боярское колдовство и порешили гнездо зловредного колдуна очистить огнем.

Усадьбу свою пришлый боярин обустроить как следует еще не успел, сельчане числом превышали боярскую дружину более чем вдвое, но вооружены они были кто чем, а дружинники – все оружные, доспешные, да и воинским умением не обделенные. Так на так и вышло – усадьбу сожгли, сам боярин лютую смерть в огне принял, но и сельчан полегло чуть не треть, а еще больше оказалось раненых. Самое же страшное – часть боярских дружинников сумела вырваться и уйти.

Уйти-то они ушли, да, как выяснилось, не совсем. На третью, считая от разгрома боярской усадьбы, ночь, загорелась весь сразу с нескольких концов, поскакали по единственной улице всадники, поражая стрелами тех, кто выскакивал из загоревшихся домов, а потом спешились и… Была весь, и не стало ее! Никого не пощадили мстители, всех перебили. Утром пограбили, что от огня уцелело, да и подались куда-то… Больше о них ни слуху, ни духу.

А место то с тех пор стало считаться дурным. То кто-то ночью видел бесшумно скачущих всадников с обгорелыми до костей лицами, то вроде бы стоны какие-то прямо из-под земли раздавались, то утопленники из реки лезли – всякое рассказывали. И с бродом что-то не то происходить стало: повылазили из дна реки камни, зашибая ноги лошадям и ломая колеса возов, ямы какие-то образовались – на всем броде кони только-только брюхо мочили, а тут всадник с головой проваливался.

Пользоваться-то переправой по-прежнему пользовались – больно уж место удобное – но ночевать поблизости путники не решались, старались поскорее проскочить брод, да уйти от него подальше. Так все и было несколько лет, пока в одном обозе, переправлявшемся в том месте, не случился священник. Как обозники ни торопились, но заставил он их задержаться. Отслужил молебен, покропил остатки развалин святой водой, уговорил обозников предать земле то немногое, что осталось от жителей погибшей веси. И подействовало!

Подействовало, хотя и не так, как ожидалось – поселился в этом дурном месте Кривой с внучком. Кто такой этот Кривой, откуда взялся, кем раньше был – ничего не известно, да только стал он водить обозы через брод так, что ни один камень, ни одна яма ни под копыта, ни под колеса не попадались. Плату брал совсем невеликую – больше не серебром, а едой, одеждой или иным припасом. Заночевать не предлагал, да и негде было – не в лачуге же самого Кривого? Чуть позже появились там и две бабы, тоже немолодые. Какая уж злая судьба их в те места закинула, никто не ведал, а Кривой не рассказывал, но появился на берегу реки огородик, Кривой принялся заготавливать сено, окашивая ближние заливные луга, даже новый сруб – попросторнее и подобротнее – начал подниматься рядом с лачугой Кривого.

Нет, что ни говори, а по-настоящему место обжитым становится только тогда, когда там баба заводится! Еще бы коровой Кривому разжиться, да кого-нибудь из баб обрюхатить (а можно и обеих) и, считай, вернулась весь к жизни!

Всю эту историю Мишка слушал вполуха, кривясь от раздражения. Во-первых, явное вранье, вернее, какая-то имевшая место давняя история, искаженная десятком-другим пересказов – чего только стоят одни крестьяне, явившиеся «с лопатами и вилами» и разгромившие оружных и доспешных воинов, засевших в пусть и недостроенной боярской усадьбе. Во-вторых, пользы от информации, выдаваемой проводником, не было ни малейшей. Ну, разве что какое-то оправдание для самого проводника, мол, вел, как и договаривались, в место спокойное, где из четырех человек населения только один мужчина.