Василий Звягинцев - Бремя живых

– Хорошо, ваше высочество. А каким образом наше «сердечное соглашение» может быть юридически оформлено? Чтобы завтра или через десять лет не случилось так, как уже многократно случалось в истории?

Ответ у Олега Константиновича был готов.

– Единственно – Поместным Собором. Соберется он с согласия и под контролем Думы и при моих гарантиях. Там все и утвердим. В том числе и Жалованную Грамоту. Я в ней изложу все, о чем мы с вами договорились, касательно статуса вас и ваших потомков на весь период правления Династии. Естественно, минуя некоторые штрихи и детали, но всему остальному будут приданы гарантии конституционного уровня. Мы же с вами цивилизованные люди, люди чести. Двадцать первый век на дворе. Утвердим, подпишем, Государственный Совет своим рескриптом гарантирует, Конституционный суд предусмотрит санкции за нарушение условий, о чем еще речь?

Да, действительно, сомневаться Каверзневу было не в чем. Таким образом оформленное соглашение желаемые гарантии обеспечивало. Правда, оставались и еще кое-какие тонкости.

– А как, простите за любопытство, ваше высочество, вы думаете обеспечить такую вот передачу власти? Как это будет выглядеть со стороны, и что должен, на ваш взгляд, сделать лично я в ближайшее время?

После того как сложнейшая партия борьбы за власть была выиграна легко, невероятно легко, можно сказать, князь позволил себе расслабиться. На самом деле – натуральный поединок Давида и Голиафа. Один тренировался, качал мышцы, надрывался со штангой, фехтовал с лучшими тренерами. Второй вышел, посвистывая, и, не дав хоть раз прицельно замахнуться мечом, залепил камнем из пращи между глаз. Вот и весь поединок.

– Не надо вам ничего делать, Владимир Дмитриевич. Делайте исключительно то, что делали всю вашу предыдущую службу на этом посту. Лучше, если бы вы немедленно забыли вообще о нашем разговоре. Ну, встретились, ну, посидели, водки выпили. И разошлись.

Оставайтесь самим собой. Даже можете на сегодняшнем Госсовете проявить особую агрессивность в моем отношении, но тоже в рамках своей партийной программы. Я, в свою очередь, тоже в долгу не останусь. Изложу кое-что из того, что вам уже сказал, в специальной редакции, для общего употребления пригодной. Поспорим, поругаемся да и разойдемся. Заодно расклад ваших и моих сторонников в Госсовете узнаем. Спешить-то нам особенно некуда, это историческое время не терпит, а обычное – пока еще вполне. Пресса пусть по поводу текущего момента и наших разногласий пошумит. Запросы парламентские пойдут. Запад как-то отреагирует на экстремистскую позицию лишенного реальной власти и тешащегося безответной болтовней Регента. Да и стихнет все помаленьку.

Там, глядишь, кризис какой-нибудь правительственный сам собой назреет. Кабинет в отставку подаст, а то вдруг повод и Думу распустить появится. Вот тогда…

А пока время есть, вы, конечно, набросайте полный список вопросов, которые нам следует решить. И людей, лично вам полезных, припомните, их ведь тоже устроить и обласкать нужно будет. Всегда, знаете, неприятно, когда между партнерами в серьезном деле вдруг всплывают непроясненные проблемы…

Ляхов удивлялся сам себе, но никаких негативных или же суеверных чувств по отношению к сидящему рядом с ним в просторной кабине существу он не испытывал. Или просто концентрация невероятностей достигла предела насыщения и реагировать на дополнительные не было уже физиологической возможности, или, что проще, он просто в глубине души не верил в происходящее.

Мертвый капитан, в свою очередь, уважая чувства соседа, отодвинулся в самый угол, оставляя между ними более чем метровое свободное пространство.

Рассвет только-только начал разгораться над извилистой грядой гор и холмов, и лицо Шлимана было почти неразличимо. Что, скорее всего, и к лучшему. Пока говоришь в темноте, можно считать собеседника нормальным человеком.

Врожденная деликатность боролась в Вадиме с интересом разведчика, медика, простого обывателя, наконец.

Кому еще, кроме персонажей сказок, легенд и фантастических романов, приходилось встречаться накоротке с обитателями загробного мира?

Причем что интересно: чем выше качество указанных произведений, тем меньше накал страстей.

Вот, насколько помнится, тот же Данте Алигьери к совершенно неживому, умершему за тысячу лет до того Вергилию не испытывал никаких негативных эмоций. А в многочисленных книжках в мягких обложках на ту же приблизительно тему что ни покойник, так монстр, один ужаснее другого.

Однако для подкрепления сил Вадим все-таки хлебнул как следует, из фляжки того самого, неизвестно откуда взявшегося и куда девшегося Семы Бримана, которую по праву первооткрывателя взял себе. Хороший сувенир будет, если выберемся.

– Не желаете ли, Миша? – упростил он для удобства трудное в произношении имя Микаэль и показал на фляжку. – Я врач, спирт пить привык, вы, биолог, тоже, наверное, не чужды этого чистейшего из продуктов.

– Увы, не испытываю ни малейшего желания. Хотя раньше, вы правы, не чурался. Наверное, биохимия изменилась. Да какая тут, к черту, биохимия! – вдруг взорвался капитан. – Я не понимаю, вы действительно настолько толерантный тип? Я сижу сейчас в вашей машине и неизвестным устройством, что заменяет мне мозг и нервы, пытаюсь выработать сколько-нибудь приемлемую схему наших отношений, а вы так вот… просто. Не желаете ли водки выпить? Вы что, на самом деле воспринимаете меня как равного?

– Почему и нет? – спросил Ляхов, переключая скорость, потому что дорога резко пошла под уклон, а он с детства помнил правило: «Спускайся на той же передаче, на которой будешь подниматься». – Я, помнится, читал как-то фантастический рассказ, где вся интрига построена как раз на том, что один из друзей остался человеком, а другой, после какой-то аварии, сохранив лишь мозг, оказался пересажен в железную банку, снабженную глазами, синтезатором речи и манипуляторами, вроде клешней краба.

И вот тот, первый, не желая считать второго за подлинного человека, очень крупно проиграл. Поэтому лично я предпочитаю воспринимать любого, вас в том числе, за полноценного партнера, несмотря на некоторые привходящие обстоятельства.

– Да, интересная точка зрения. Наверное, дело не только в том, что вы врач. Тут еще и национальный характер. Русские всегда удивляли меня тем, что будто нарочно выбиваются из любых схем. Даже нам, евреям, с вами бывает трудновато, представляю, каково остальным, более склонным к упорядоченности и стабильности народам.

– Ага. Немцам в особенности.

Шлиман кивнул.

– Да, пожалуй. А окажись сейчас на вашем месте немец, не думаю, что этот разговор вообще состоялся бы. А общаясь с вами, я тоже начинаю снова ощущать себя… живым.