Василий Звягинцев - Бремя живых

Режим жизни и службы на «Сердитом» постепенно обретал черты должного порядка. На нормальном флоте экипаж стоял ходовые вахты по четыре часа через восемь, и всем хватало времени и на отдых, и на сон, причем командир всегда уверен, что механизмы обслуживаются должным образом, штурман ведет прокладку курса, боцман руководит строевой командой, а кок в положенное время представит на пробу завтрак, обед и ужин.

И служба идет с четкостью и бесшумностью швейцарского хронометра. От подъема флага до «вечерней зари с церемонией».

Так это ж при экипаже почти в тридцать человек, из которых самый молодой матрос второй статьи [88]прошел полугодовое обучение специальности в учебном отряде, матрос первой служит по второму году, а унтера и офицеры имеют подготовку от четырех лет и выше. А каково, если на борту, кроме тебя, два сухопутных офицера и две дамы, которым единственно можно доверить работу в камбузе, или на часик поставить к манипуляторам, да и то в ясную погоду, без предполагаемых изменений курса и под приглядом.

Но как-то приспособились. И вышли на приемлемый режим труда и отдыха.

Для человека, привыкшего учиться всю жизнь то в гимназии, то в Университете, потом в Академии, каковым Ляхов себя осознавал, не столь уж сложно было освоить азы штурманского дела, для командира корабля в его положении – самого главного. Остальное можно и не знать, за двигатели отвечал Тарханов, артиллерия и все прочее – к счастью, неактуально.

Уже на второй день похода Вадим вполне прилично наловчился вести графическое счисление координат. Тут ведь главное – внимание и тщательность, что для медика и будущего разведчика естественно по определению.

На карте с момента выхода из порта требовалось наносить, желательно каждые полчаса, а при их скорости хода – час, отметки компасного курса и отсчета лага. В точках поворота наносить надпись дробью, в числителе которой момент времени до минуты, а в знаменателе – отсчет лага на этот момент. Желательно бы еще указывать угол сноса течением со знаком «плюс», если оно направлено в левый борт, и «минус» – если в правый.

Но это Вадиму пока что было недоступно, поскольку о течениях в этой части Средиземного моря он имел крайне приблизительное представление. Равно как недоступно ему было и счисление аналитическое, основанное на знании алгебраических формул, учитывающих разности широт и долгот при данных значениях курса судна и пройденного расстояния.

И уж тем более он не имел возможности уточнять свое местоположение с помощью радиотехнических и астрономических способов.

Поэтому вел катер практически по прямой, проложенной от Триполи миль на десять южнее Кипра. Вовремя отметился по пеленгу на его высочайшую вершину, гору Троодос, внес необходимые поправки и проложил курс прямо на восточную оконечность Крита. До него почти триста миль, считай, сутки двадцатиузловым ходом, никаких навигационных опасностей по дороге не обозначено, значит, можно особенно не напрягаться.

Днем и Розенцвейг с Тархановым компасный курс удержат, а ночью он уж сам. Двадцать не двадцать, а узлов четырнадцать ходу держать можно, чтобы следующим днем по светлому времени оказаться в виду островов. Пусть даже точно к Криту и не получится выйти, так можно к Карпатосу и даже к Родосу. Уж в стокилометровый створ он наверняка попадет. При любой навигационной ошибке. Если какой-нибудь португалец Негоро не подложит топор под компас. [89]

Португальцев на борту не числилось, а вот с Татьяной наконец появилась возможность поговорить по душам.

Вадим сдал вахту Тарханову. Значит, четыре часа у него в полном распоряжении. Розенцвейг отдыхал у себя в кубрике, Майя, с которой все согласовано, чтобы не мешать и одновременно присматривать за Сергеем, прилегла с книжкой в капитанской каюте. Там ей, кстати, и полагалось находиться в качестве подвахтенной. Подержать манипуляторы, если Тарханову потребуется перейти к пульту управления двигателями или просто в гальюн отлучиться, еще какие-то мелкие поручения выполнить, чаю согреть, например.

Он сказал ей о своем намерении поговорить, наконец, с Татьяной наедине, и она не стала возражать. Ясность всегда лучше неизвестности.

«Майя – настоящая дочь своего отца», – подумал Вадим.

Даже после того, как ей стало известно о подозрениях в адрес подруги (а две женщины, оказавшись изолированными в мужском обществе, неминуемо обречены стать подругами, как бы они ни относились «друг к другу» на воле), ни единым намеком, вопросом, взглядом не выдала себя. А для женщины это почти непреодолимый искус, девять из десяти либо начали бы собственное расследование, либо просто в подходящий момент поделились жгущей язык информацией.

Майя не сделала ни того ни другого. Напротив, в меру сил выполняла поручение Ляхова – развлекала девушку своей болтовней (весьма квалифицированно), на уровне приличного психотерапевта старалась перевести ее меланхолию в иную плоскость, личным примером втягивала в тяжелую физическую работу, благо ее хватало при подготовке к отплытию.

Что самое интересное – все это имело эффект. Татьяна на самом деле как-то повеселела, взбодрилась, да еще и вполне комфортные условия военно-морской базы способствовали нормализации так называемой личной жизни.

Одним словом, с медицинской точки зрения Ляхова, пациентка опасений не внушала.

Что же касается конспирологической – заняться этим самое время.

Честно признаться, Вадим предпочел бы допроса Татьяны (подо что угодно замаскированного) избежать.

Ну, мало ли что там раньше случилось… Не ту ампулу подала, каким-то странным образом возобновила старинную связь с Тархановым, покойный капитан учуял исходящую от нее ауру прикосновенности к загробному миру. Разобраться, так пустяки все это. «По сравнению с мировой революцией», как писал в своих опусах сбежавший после краха большевизма в Аргентину вождь Красной армии Л.Д. Троцкий.

Точно так Ляхов и отнесся бы к этой проблеме еще полгода назад. Поскольку всегда был парнем легкомысленным, исповедовавшим простую истину: «Все на свете тлен, кроме твоего собственного спокойствия». И все было хорошо, жизнь текла достаточно легко и приятно. Пока не случилось то, что случилось.

И тут, наверное, Чекменев, гвардейские кадровики, а потом и Максим Бубнов со своим «верископом» разглядели в нем то, чего сам Ляхов не видел. Хотя, возможно, в глубине души и подозревал.

И вот случилось, что пришлось ему стать капитаном корабля. Случайно, следует признать, под давлением товарищей, которые вообразили, что, если он происходит из семьи моряка (вполне условного, пусть и в адмиральском чине, поскольку отец его был не флотоводцем, а кораблестроителем) и в молодости занимался яхтенным спортом, значит, и боевой катер сумеет до родных берегов довести.