Василий Звягинцев - Бремя живых

Первым заданием Уварова было – отправиться в город, отслеживать процесс и фазы развития событий (если таковые начнутся), собирать информацию о силах, средствах, тактике действия инсургентов. Без крайней необходимости в происходящее не вмешиваться, так как формально все это – внутреннее дело генерал-губернаторства, военного министерства, МВД и МГБ Петрограда.

Мы же – глаза, уши и – только в особо оговоренных случаях – длинные руки Великого князя. А уж как сочтет нужным их высочество этим инструментом распорядиться, его и только его высочайшая воля.

Легенда поручика – приехавший в туристическую поездку на землю предков поляк из Америки, ничего не понимающий в политике, но, безусловно, сочувствующий порыву своего народа к свободе и независимости. И в то же время, для полной достоверности, преданный идеалам Тихоатлантического союза, важнейшим звеном которого является Россия.

Вряд ли ему придется вслух и развернуто декларировать где-то свою позицию и убеждения, но для режиссуры собственного поведения в непредсказуемых обстоятельствах такая определенность имела значение.

Короче, парень, живи и работай, как знаешь. А выражаясь словами поэта – военного корреспондента одной из давних локальных войн: «Жив ты или помер, главное, чтоб в номер матерьял сумел ты передать. И чтоб, между прочим, был «фитиль» всем прочим, а на остальное – наплевать!» [103]

Но сама задача отряда была на первый взгляд простенькая. Для кадровых бойцов, имевших на своем счету и десанты в ущелья Афганистана, в Синцзянские пески, и даже, по слухам, на мыс Доброй Надежды. Там враг был дик, свиреп, лишен даже намеков на цивилизованность и вдобавок великолепно вооружен и обучен. А здесь что – десятый раз за последние два века «шляхетский бунт», уличные беспорядки, в крайности – взрывы, перестрелки, поджоги, грабежи. Даже до полевых сражений хотя бы дивизионного масштаба вряд ли дело дойдет.

Но где-то разведка не доработала. В смысле и рассуждении масштабов ожидаемого.

Уваров из отведенной ему квартиры вышел в начале восьмого, едва успел сжевать в кавярне [104]на углу Мытной улицы и площади Пястов две булочки с большой чашкой кофе, как – началось.

Ровно в восемь утра на улицах появилось огромное, даже по московским меркам огромное, число людей, причем, что удивительно – старшего и очень старшего возраста. По грубой прикидке – чуть ли не треть взрослой части польского населения Варшавы и окрестностей.

От официантки поручик узнал: у них тут сегодня один из важнейших религиозных праздников. Круглая годовщина обретения какой-то священной реликвии, добытой во втором или в третьем крестовом походе неким благочестивым польским рыцарем. Точнее девушка объяснить не сумела, поскольку сама оказалась православной белоруской из Белостока.

И вся эта масса народа потянулись к многочисленным костелам стройными колоннами, со свечами, хоругвями, статуями святых на длинных палках и прочими причиндалами, о назначении которых Уваров понятия не имел. Многие ползли на коленях по проезжей части центральных проспектов, напрочь парализовав уличное движение. Естественно, и возможность перемещения полицейских и армейских машин.

Затем за стариками потянулась и молодежь. Тоже под религиозной «крышей». Только пели псалмы громче, махали наглядной агитацией активнее, а полицейских, пытавшихся поддерживать автомобильное движение и предусмотренный порядок, поначалу оттесняли в переулки, а потом начали просто бить. Причем били подло, из глубины толпы, камнями, выстрелами из рогаток, в которые закладывали отнюдь не невинные камешки, а осколки чугунных сковородок и прочую пакость. В расчете на соответствующую реакцию.

И ведь девяносто процентов полицейских были чистокровными поляками. Конечно, в глазах организаторов служащие российским властям поляки – предатели интересов нации, никакого снисхождения не заслуживающие.

Тонкость же расчета заключалась в том, что свои (за исключением заранее перевербованных) великолепно все это знают и, исходя из пресловутого шляхетского гонора, обостренной эмоциональности и понимания, что большинству из них обратной дороги нет, ответят на оскорбления и провокации от всей души.

И не организаторам, конечно, а всем, кто под руку подвернется. Нарукавные же нашивки у полиции российские, трехцветные, и у жертв запечатлятся в памяти именно они. А кто там их носит на самом деле – думать и разбираться будет некогда.

Уваров две последние недели спал по три часа в сутки, заучивая наизусть и на уровне подкорки план Варшавы со всеми улицами, переулками и проходными дворами, просматривая ролики с записью уличных сценок, студенческих вечеринок, дискуссионных клубов. В остальное время читал весь спектр местных газет – от правительственных официозов до самых отвязанных ультрашовинистских листков, печатаемых явно за границей.

В город он вышел одетым так, чтобы соответствовать обликом стандарту здешних крутых «леваков», эклектически скомбинированному из нарядов разноплеменных европейских бунтарей эпохи «студенческих революций» шестидесятых-восьмидесятых годов прошлого века.

Тяжелые, подкованные ботинки со шнуровкой почти до колен – знак анархистов и сторонников «Народовых сил збройных». Застиранные голубые джинсы, заправленные в те же ботинки, – это уже символ западноевропейской, а точнее, североамериканской ориентации. Потертая кожаная куртка летчика, на левом плече едва читаемая нашивка «Поланд» – как бы намек на родственную связь с дедами, воевавшими еще в сороковом году против австрийцев, чехов и мадьяр за независимость Краковской республики.

В завершение всего – бело-красный шарфик национальных цветов на шее и кожаная каскетка, напоминающая формой конфедератку времен Костюшко. Весь смысл маскарада в чем – конкретно ни к одной из организованных группировок не относится и полным чужаком Уваров также никому не покажется. Каждый будет выхватывать взглядом то, что покажется знакомым.

О двух пистолетах «беретта», с магазинами на восемнадцать патронов каждый, говорить не будем. Один во внутреннем кармане куртки, второй – за брючным ремнем в районе копчика.

Значит, попадаться в руки законным властям ему нельзя ни в коем случае. По этому смутному времени – от трех лет тюрьмы по кодексу до расстрела на месте под горячую руку.

…К полудню, когда Валерий и нагулялся порядочно, вникая в суть уличных безобразий, запоминая и анализируя обрывки разговоров в толпе и речи ораторов, успел перекусить у лотка жареными колбасками, запив их кружкой неплохого пива, и даже к двум недурным паненкам прицепился, проверяя собственный шарм и владение языком, события внезапно перешли в острую фазу.