Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку

И так далее и тому подобное. Да к тому же надо напрягать память, соображая, какой еще опыт грядущего может пригодиться и какая еще самоочевидная глупость осталась незамеченной и неисправленной. Нередко вспоминалось действительно важное, но тогда следовало ломать только-только налаженное и делать все наоборот.

Попутно я продолжал изучать личность своего «альтер эго», разработав систему тестов. Непросто было сообразить, каким образом ставить самому себе вопросы и получать объективные, не зависящие от позднейшего знания ответы. Однако придумал, чем и горжусь.

И результат тоже получился нетривиальный.

Товарищ Сталин, оказывается, отнюдь не столь гениален, проницателен и злокознен, как принято считать. То есть никакой он не грандиозный стратег, на многие годы вперед определивший методику захвата власти, неторопливо и тщательно плетущий интриги, продумывающий партию, как Алехин. Это для него слишком лестное сравнение, придающее И. В. пусть мрачное, но величие.

Единственно, что Сталин действительно умел, так это создавать у ближайшего окружения иллюзию железной воли и абсолютной непогрешимости своих решений и поступков. И – «чувств никаких не изведав» – ликвидировать тех, на кого гипноз и обаяние его личности не действовали или действовали не в должной мере.

Сам по себе товарищ Сталин был человеком довольно средних умственных способностей, вдобавок почти напрочь лишенным альтернативного мышления и умения предвидеть более-менее отдаленные последствия своих действий. Продолжая шахматные сравнения, скажу, что он видел игру максимум на два-три хода. Отсюда и все его шараханья в теории и практике. К примеру: возникли осложнения с хлебом – отнять его у крестьянина силой. Не хочет, сопротивляется – послать войска, начать сплошную коллективизацию. Увидел, что перегнул, – тут же статейку «Головокружение от успехов». Ну и так далее. Снизилась трудовая дисциплина на заводах – нате вам закон об уголовной ответственности за опоздания и прогулы. За Кирова кто-то там на съезде голосует – чего разбираться. Кирова убрать, делегатов перестрелять. Заметил, что Тухачевский задумываться сверх меры начал там, где надо только в ладоши хлопать, – к стенке Тухачевского и еще пол-армии за компанию… Всегда, в любой ситуации, принимается решение самое примитивное, самое лобовое, без малейшего представления о последствиях, даже для себя лично, как перед войной…

Главное ведь в том, что приход к власти именно такого человека в таком качестве оказался практически неизбежен – после всего, что уже было наворочено. Похоже, что Ленин понял это, в трагическом бессилии своей болезни пытаясь повлиять на ход событий, но «завещание» его не сработало.

А вообще, не хочу больше об этом писать. Сердце ныть начинает от бессильной злости и стыда за великий народ и великую державу. Добро бы хоть покорились тирану, стиснув кулаки и зубы, с мечтой об освобождении, как в иные-прочие времена, так ведь нет же – обожали, преклонялись, добровольно признали живым богом и «Лениным сегодня». Похоронную Ходынку сами себе устроили… И не нашлось ни Штауфенберга своего, ни Гриневицкого! Разве что Рютин, напрасный герой, преданный своими же товарищами… Ох и тошно обо всем этом думать, даже сейчас, когда вроде бы делаю невозможное. Только наяву ли?

Но хватит, не время душу травить.

11 июня я собрал у себя расширенное совещание. На нем утвердили состав Ставки Верховного главнокомандующего. Окончательно согласовали план первого этапа войны.

Ближайшая задача – измотать врага маневренной обороной и остановить на линии Лиепая – Шяуляй – Вильнюс – линия старой границы – Кишинев – Измаил. Последующая – позиционная оборона в течение двух-трех месяцев с возможными прорывами противника на главных операционных направлениях. В любом случае – утверждение сплошного фронта западнее Днепра.

Цель кампании сорок первого года – подготовка зимнего контрнаступления.

Выходило довольно убедительно. И, казалось, можно в будущее смотреть спокойно, делать свое дело без нервов и лишней суеты. Однако были еще и сны.

По заведенному Иосифом Виссарионовичем порядку вначале я приезжал на ближайшую дачу в час, бывало и в два, пил ночной кефир, хотя хотелось кофе (но тело чужое – и запросы чужие), и быстро засыпал, чтоб встать в десять-одиннадцать. Затем постепенно мы пришли с ним к историческому компромиссу, дела я стал заканчивать не позднее двадцати трех. Сменил постоянного, еще с тридцать первого года шофера и за городом сам садился за руль – час-полтора носился, как черный призрак, на длинном «Паккарде» по пустым дорогам и просекам. Освеженный прибывал на дачу, сам себе заваривал кофе, гулял по саду, среди кустов и деревьев, освещенных луной, где мучительно пахло ночной фиалкой…

Но потом начались сны.

Они возникли неожиданно на третьей примерно неделе моего перевоплощения. Яркие, цветные, без обычной в снах неопределенности и недоговоренности. И довольно целенаправленные, как я понял.

Значит, так. Я, ощущавший себя именно Сталиным, а не Новиковым, оказываюсь в неизвестном городе. Похожем на старый Тифлис конца прошлого века. И хожу, хожу по узким улицам, вьющимся по склону горы, захожу в тесные дворики, в полуразрушенные дома, ищу людей, которые должны объяснить, зачем я здесь.

Вместе с тем, что я Сталин, я одновременно и кто-то другой, помнящий то, что Сталин помнить не может, например – пронзительно синий и морозный день его смерти и пасмурно-туманный день похорон, серые полубезумные толпы на улицах, военные патрули, бронетранспортеры, рыдания и крики раздавливаемых о броню и стены людей.

Но самое главное, что в этом городе я встречаю Гитлера. Встречаю и не ощущаю в нем злодея, напротив, это глубоко утомленный жизнью человек, и мы едем с ним на рыбалку на озеро, похожее и на Рицу, и на Селигер. Там за ухой и рюмкой «Московской» он открывает мне душу.

«Андрей, – говорит он, – я про тебя все знаю. А ты про меня? Ты думаешь, мне легко быть Гитлером? Это ведь теперь и не фамилия, а некая формула. Гитлер! Никому не интересно, что я был человеком, о чем-то думал, что-то любил, а что-то нет. Гитлер, и все. А я такой же Гитлер, как ты – Сталин. Я, может, ничего не хотел в жизни, кроме как бродить по Гарцу с этюдником, писать акварели, выставляться, заслужить имя… Но меня призвала судьба. А тебя разве нет? И вот мы, величайшие люди в истории, стали величайшими врагами. А нужно ли это нам и нашим народам? Представь себе, что два последних века именно Германия и Россия были наиболее близки и могли бы определять судьбы Европы и мира. Не случайно у нас был Маркс, а его идеи воплотил в жизнь ваш Ленин. А теперь ты и я! Мы взысканы судьбой. И если мы с тобой объединимся и объединенной силой сокрушим мировую плутократию? Они же враги одинаково и тебе и мне! И во всем мире останется только Германия и Россия, неужели мы не договоримся с тобой и не разделим мир по справедливости? Ведь когда ты победишь меня, тебе будет очень и очень плохо. С тобой мы поймем друг друга, а Черчилль и Трумэн тебя никогда не поймут. А мировой сионизм? Что ты сможешь без меня? Одного тебя просто раздавят…»