Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку

А если все будет наоборот?

На границе двух эпох, двух миров, двух сильнейших вооруженных сил двадцатого века все зависло в неустойчивом равновесии. И ближайшие двадцать четыре часа должны определить – куда качнется чаша весов. К бесконечно тяжелым четырем годам Отечественной войны? Победоносной, но до конца ничего не решившей, в самой своей победе несущей семена грядущих сорок лет бесконечных конфронтаций, многих маленьких локальных войн и одной большой холодной. Или?..

В три пятьдесят загудел телефон и представитель штаба ВВС округа из Ломжи доложил, что слышит нарастающий гул многих авиационных моторов, а вот сейчас над ним плотным строем проходит девять бомбардировщиков. Не меньше сотни, «юнкерсы»…

Несмотря на то что иного этот ранний звонок сообщить не мог, именно в ожидании такого сообщения он и сидел сейчас на своем КП, Рычагов почувствовал нечто вроде невесомости. Даже слегка зазвенело в голове. Сдернув трубку соседнего телефона, он отдал короткий кодированный приказ командиру сорок первой истребительной авиадивизии генералу Черных, за ним – командирам сорок третьей Захарову и сорок пятой – Ганичеву. По этой команде пошли на взлет все семьсот истребителей округа – «И-153», «И-16», «МИГи», «Яки» и «ЛАГГи». Из Белостока, Гродно, Кобрина – сразу же, из Минска, Барановичей, Слуцка и Пинска – через десять минут. Строго по графику. И тут же начали раскручивать моторы пятьсот пятьдесят бомбардировщиков «ДБ-3ф», «СП» и «ПЕ-2». Три сотни тяжелых «ТБ-2» пока ждали своего часа.

Самое-самое раннее летнее утро. Когда небо на востоке уже сильно зарозовело, а на западе еще темно-синяя мгла, когда просыпаются первые птицы и начинают что-то такое высвистывать и чирикать, а припоздавшие петухи торопятся докричать свое, когда густая роса насквозь пробивает модные брезентовые сапоги и, пересиливая запахи бензина, масла и нитролака, в кабины залетает ветер, пахнущий полевыми цветами и печным дымком из ближних сел и хуторов.

Не воевать бы в такое утро, а, к примеру, ждать первых поклевок на Нарве и Припяти…

Замолотили воздух винты, взревели на взлетном режиме моторы, прижалась к земле под тугими струями воздуха седая от росы трава. Началось!

…С трехкилометровой высоты в утренней мгле на фоне сплошных лесов не сразу заметны плывущие внизу, километром ниже, ровные, как нарисованные на целлулоиде планшетов, девятки «Ю-88» и «ХЕ-111». А потом, как на загадочной картинке, где, когда присмотришься, ничего, кроме основного рисунка, уже не увидишь, все поле зрения заполнили идущие как на параде бомбардировщики. Взблескивают в восходящем солнце фонари кабин, туманятся круги винтов, за плитами бронестекла-флинтгласа сидят молодые, бравые, прославленные в кинохрониках «Ди Дойче вохеншау» герои сокрушительных ударов по Лондону, Нарвику, Варшаве, Афинам, Роттердаму, двадцатипяти– и тридцатилетние обер-лейтенанты, гауптманы и майоры, кавалеры бронзовых, железных и рыцарских крестов всех классов и категорий, готовые к новым победам и очередным наградам.

Четко идут, умело, красиво. И – без истребительного прикрытия. А зачем оно? Не курносых же «ишаков» бояться, что спят сейчас внизу и которым не суждено больше взлететь. Восемьсот должно их сгореть прямо на стоянках многих действующих, давно разведанных, вдоль и поперек заснятых аэродромов. Еще четыреста будут сбиты в воздухе пятикратно превосходящим противником.

Так все и было.

Поэтому, надо думать, первое, что испытали герои люфтваффе, успевшие увидеть пикирующие на них «И-шестнадцатые» и «Чайки», – удивление. Искреннее и даже возмущенное. Так ведь не договаривались!

Ведущий полка свалился на крыло и, прибавляя тягу мотора к силе земного притяжения, обрушился вниз. Поймав в кольцо прицела крутой купол пилотской кабины вражеского самолета, откинув предохранительную скобу с гашетки, майор впервые в жизни ударил огнем четырех стволов по живому, шевелящемуся там, внутри стеклянного яйца. «Юнкерс», с разнесенным фонарем и искромсанным пулями стабилизатором, нехотя накренился, медленно опрокинулся вверх брюхом, а потом, войдя в крутой штопор, посыпался вниз так стремительно и неудержимо, будто никогда и не умел летать.

Может быть, эти три немца, уже готовившиеся, наверное, открыть бомболюки, оказались первыми жертвами последней гитлеровской авантюры. А уже через несколько секунд среди первых убитых в этой новой войне нельзя было определить, кто погиб раньше, кто позже.

Сто шестьдесят первый авиаполк – шестьдесят два истребителя, сто шестьдесят второй – пятьдесят четыре, сто шестьдесят третий – пятьдесят девять, сто шестидесятый – шестьдесят; вся истребительная авиадивизия неслыханного после двадцать второго июня состава (в ходе войны дивизии были меньше, чем сейчас полки) обрушилась на бомбардировщики второго воздушного флота, нанося свой внезапный и страшный удар. И много, наверное, проклятий прозвучало в эти минуты в эфире в адрес своих авиационных генералов, Господа Бога и самого фюрера из сгорающих в пламени авиационного бензина и дюраля уст героев люфтваффе.

Наверное, происходящее можно сравнить только с тем, что должно было произойти не с немецкими, а с советскими ВВС в это утро, когда пылали забитые рядами самолетов аэродромы и те, кто не был убит сразу, еще во сне, в отчаянии метались, глотая слезы бессильной ярости, или пытались взлететь под огнем, зачастую даже с незаряженными пулеметами.

Наверное, первым ударом было сбито не менее полусотни бомбардировщиков. Но бой потерял стройность. Если бы на «ишаках» и «чайках» были рации, если бы летчики имели боевой опыт… Но таких (испанских, халхин-гольских, китайских) бойцов были единицы. Строй полков и эскадрилий рассыпался, каждый начал свою личную войну, хорошо еще, если ведомые не теряли ведущих. Гонялись, догоняли, сбивали, но и сами попадали под огонь кормовых, верхних, нижних блистеров, расположения которых на «юнкерсах» толком и не знали отчаянные лейтенанты.

Постепенно немцы начали оправляться от растерянности. Сбиваясь в тесные группы, вывалив вниз бомбовой груз, бомбардировщики разворачивались на обратный курс, прибавляя газу, огрызаясь плотным организованным огнем. И, натыкаясь на густые потоки трасс, вспыхивали и падали вниз верткие лобастые машины – гроза испанского неба.

Но свою задачу они выполнили до конца. Сокрушающего и внезапного удара по ничего не подозревающим аэродромам, военным городкам, мостам и складам у немцев не получилось. Генерал Захаров докладывал Рычагову через час, что его дивизия, потеряв около сорока машин, уничтожила примерно сто пятьдесят – сто шестьдесят. Потери один к четырем. По сравнению с тем, что было – десять к одному, – успех блестящий. Примерно такое же соотношение выходило и по другим дивизиям.