Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку

Но в чем смысл жизни валгалльцев, оставалось для землян непонятным. Большую часть времени они проводили в беседах с экспертами. Шульгин с военными инженерами занимался дирижаблями – единственной, пожалуй, отраслью, в которой землянину разобраться не представляло труда и где он мог внести эффективные рацпредложения. Новиков безуспешно пытался понять способ производства, производственные отношения и систему государственной надстройки. Попутно изучал искусства: музыку и танцы. Художественной литературы здесь не существовало, живопись имела лишь прикладной характер и применялась при украшении помещений орнаментами и цветными пятнами, почему и не заинтересовала Берестина. Алексей, подружившись (так, по крайней мере, ему казалось) с ранхаги Разафитриму, высокопоставленным генералом, остро полюбившим виски «ВАТ-69», пытался понять суть и смысл войны, и самое главное – что же собой представляет враг. Ведь с точки зрения земного офицера невозможно представить что-нибудь более дикое, чем трехсотлетняя война неизвестно с кем, за что и почему.

Но как и Сехмет, генерал не знал о противнике практически ничего. Враг начал продвижение со стороны моря, использует большие железные машины, внутрь захваченной им территории проникнуть невозможно ни по земле, ни по воздуху; в плен противник не сдается, живьем его никто никогда не видел, что ему нужно – неизвестно. Когда Берестин рассказал о поле смерти, обнаруженном Левашовым, ранхаги очень заинтересовался. Оказывается, лет пять назад большой отряд войск из соседнего вассального города отправился на рекогносцировку вдоль большой реки и исчез бесследно.

– Нет, это черт знает что у вас делается! – вышел из себя Берестин. – Исчезла целая дивизия, и никто за пять лет не поинтересовался, что с ней и как!

Разафитриму тонко улыбнулся.

– Почтенный Алексей не понимает… Если бесследно пропала такая мощная группа войск, то посылать туда же меньшую силу бессмысленно, а большую – опасно. Вдруг и ее постигнет та же участь?

– Теперь я одно понимаю – вы эту войну проигрываете. Это точно. Где вас учат? Вы знаете, что такое разведка? Войсковая, стратегическая, агентурная?

– Если любезный амбинантасиндрану Алексей не откажется рассказать, я буду знать.

Берестин непереводимо выругался. Начинать здесь, похоже, надо с нуля. Оказалось, однако, что начинать уже поздно.

Началось очередное наступление врага. И отличалось оно невиданным ранее размахом. «Ракообразные» ввели в дело раза в три больше боевых машин, чем когда-либо.

– Мы отступаем и несем большие потери. Если не удержим перевал, будет очень плохо, – сообщил Сехмет.

– Далеко ли до перевала? – спросил Берестин.

– По-вашему – километров пятьдесят…

Пришлось собрать военный совет.

– Надо выйти на «леопарде» к линии фронта и посмотреть самим, что почем, – предложил Шульгин.

– Посмотришь, а дальше? – спросил Новиков.

– А дальше видно будет.

– Стратег, – с подчеркнутым уважением произнес Берестин.

– Ну а что же – здесь сидеть и ждать, когда наших друзей на фонарях вешать начнут? Глядишь, и сами сбежать не успеем…

– Есть резон, – согласился Берестин. – Только сначала я со своим генералитетом переговорю. Может, у них на сей счет какие-нибудь табу есть или иные точки зрения.

– Переговори, – кивнул Новиков. – Но я бы предпочел не ввязываться.

– Не понимаю тебя, князь, – возмутился Шульгин. – Ты ли это, непреклонный борец с пришельцами?

– В том-то и беда. Мы ведь уже и так… – Новиков, не закончив, махнул рукой.

– Не бойся, ничего не случится. Меня утешает мысль, что если таких вояк, как наши друзья, за триста лет и не разгромили окончательно, то раки тоже герои не из первых. И мы будем очень осторожны…

Медленно перематывая сверкающие ленты гусениц, словно на цыпочках, если так можно выразиться о пятидесятитонном танке с пушкой как телеграфный столб, «леопард» выполз на гребень холмистой гряды.

Сражение отсюда выглядело совсем не страшным, даже красивым, как на ящике с песком во время штабных игр.

С юга наползала бесконечная, от горизонта до горизонта, цепь вражеских бронеходов, а сверху их атаковали дирижабли, торопливо и, похоже, неприцельно сбрасывая свои термитные бомбы. Несколько коробок горело, разбрасывая искристое, как бенгальский огонь, пламя.

Но дирижабли тоже падали, и довольно часто. Несмотря на сильную оптику биноклей, понять, чем их сбивают, было невозможно.

– Ну как они воюют, мать их… – Шульгин стукнул кулаком по просторной, как хоккейная площадка, крыше башни. – Не хрен браться, если не умеют… Тьфу, смотреть противно…

– Оно и так, – ответил Берестин, – но говоришь ты что-то не то. Словно презираешь их, друзей наших. А зря. Гибнут-то они всерьез. И смелости им не занимать. Воевать им, в сущности, нечем, а умирают они вполне достойно.

– Велика ли доблесть? – Шульгин опустил бинокль. – Восьмой упал. Если уж помирать без толку, так лучше уцелеть и без толку жить. Я понимаю: красиво умереть, когда твоя смерть – вклад в конечную победу. А так…

– Возможно, ты и прав. – Берестин продолжал наблюдать за полем боя. – А что сказать про доблесть обреченных? Я вот не могу не уважать господ офицеров, воевавших до конца в двадцатом и особенно в двадцать втором. Представь, Владивосток, узкая полоска земли до Спасска – и все. От всей великой и неделимой.

– Чего там представлять, я там лично был. Впереди вся Россия, одиннадцать тысяч верст, а ты висишь, словно на вагонный буфер прицепился…

Новиков, не вмешиваясь в разговор, думал о Шульгине, который разговаривать серьезно мог только один на один, да и то не всегда. Еще есть аудитория – его уже несет. И за трепом, анекдотами, парадоксами и не всегда приличными шутками очень трудно понять, что же Сашка на самом деле думает и чувствует. Когда-то очень давно Новиков спросил Шульгина, зачем ему эта манера. На мгновение в глазах Сашки промелькнула тень. «А еще психолог, – скривил он губы. – Во-первых, так проще. Раз никто не знает, когда я ваньку валяю, а когда всерьез, – у меня всегда два темпа в запасе. А потом – большинство вообще ведь не такое умное, как ты, например, оно вторых смыслов не улавливает, значит, я для них ясен и безвреден. Да и веселее как-то…» Андрей тогда, после этого короткого признания, поразился, насколько однообразна и монотонна история, раз и тысячу лет назад, и сегодня находятся люди с одной и той же психологией, что шут при дворе Карла Великого, что Сашка. Оба ощущают себя (и есть на самом деле!) умнее большинства окружающих, но не в состоянии ничего вокруг себя изменить, вынуждены уступать и подчиняться дуракам…

А бой продолжался, и дирижабли продолжали падать.