Сергей Чичин - Точка возврата

Коробка с фотографиями, уложенными плотной стопкой. Даже переворачивать не буду, некогда сентиментальничать. Коробка с рукописями – или, вернее, широким ассортиментом тетрадей и пачек исписанной бумаги. Наследие моего прадеда, русского офицера, которого я сам не застал – он писал мемуары на неудобоваримых языках, причем английский хоть и знал, но полагал для своих целей малопригодным. Пускай фон попробует почитать, лично мне в последнее время боязно стало за внутричерепное давление, нагнетаемое избытком информации. Коробка с дедовскими курительными трубками. Среди них попадаются и дорогущие, в основном дареные. Мне ни к чему, да и образ жизни для них надо иметь соответствующий. Это сигаретку можно затянуть на бегу, а с трубкой как расчехлишься, так на час к месту приколочен. Коробка с бабкиными побрякушками – никогда в нее не лазил и сейчас не собираюсь. Шляпы. Вот мой слауч с одним обвислым, а вторым загнутым к тулье полем. Вообще надо бы озаботиться касками для всей компании, но лучше взять то, что есть – не от пули, так хоть от солнечного удара. Забрал шляпу, нахлобучил. Для моих инородцев тут, впрочем, ничего нету – у одного башка слишком уж крупная, а у второго, наоборот, мелкая. Вот разве что дедовскую полевую кепку для Мика прихватить? Будет повод его пристрелить, если потеряет. Взял, закинул в кузов пикапа, не покидая комнатки.

Походные рюкзаки. Два больших туристических, с анатомической подвеской – мы с фоном ходили в тренировочный поход на неделю. Три разнокалиберных поменьше, включая отцовский тропический, привезенный из Вьетнама. В одном из больших – туго спеленутая палатка. О ней воспоминания самые неприятные – она всю жизнь продувалась и протекала, но дед упорно отказывался ее менять. Я ведь ему привозил новую, хорошую, но тут ее не вижу. Неужели выкинул? Ну, как бы то ни было, а на эту я не позарюсь, так что ее на груду коробок, а рюкзаки в кузов. Не хочу сейчас думать, какой пригодится больше, возьму все, а там определимся.

Дальше дело пошло веселее, поскольку нашлась одежда. Отцовский охотничий комплект легко опознался по текстуре – он у нас один горячий поклонник мультикама. Для наших здешних зеленых лесов выбор, пожалуй, странноватый, но у него свои причины – когда тебя постоянно швыряет по миру, привыкаешь подбирать варианты более-менее универсальные. Да и в лес он, как мне всегда казалось, ходит больше для души, воздухом подышать, никакого охотничьего азарта. Может, когда выйдет в отставку и затоскует по атакам и по смертям… а пока так, за компанию. Вот этот костюмчик я и прихвачу для нашего рыжего приятеля, должен налезть. Оранжевый охотничий жилет пускай остается на месте. Захочет обозначиться – пускай просто куртку задерет и пузо покажет, оно примерно такое же светоотражающее. Ботинки отцовские меньше моих, так что никому не пригодятся. А вот и мои вещички, которые я тут держу на случай, когда вдруг судьба неожиданно занесет. Жаль, совсем детские вещи давно повыкидывали, пригодились бы для эльфа.

Нашел неприметные маршрутные штаны с обилием карманов, пару футболок, пару курток – одну в том же кадпатовском окрасе, вторую в обычном хаки. Самое главное – стоптанные кроссовки, которые я всегда предпочитал тяжеленным берцам. Сразу и переоделся, а то костюм, снятый с дохлого парня – это, поверьте мне, вовсе не мило, все время такое чувство, что по телу незнакомые блохи бегают. А вторую куртку и футболку прихвачу для Мика, а то он своим гавайским обликом будет внушать встречным мысли неподобающие. Нам оно не надо. Самим встречным тем более.

От натертых ног сразу пришло горячее спасибо, и трофейные бейтсы я с наслаждением запулил в дальний угол каморки. Вот, так жить уже можно! Заодно стащил наплечную кобуру (старомоден я, да и пистолет ношу не современный легковесный, чтобы позволить ему перекашивать пояс) и тоже забросил в кузов. Все равно с разгрузкой ее толком не надеть. Пистолет пока пришлось запихать под ремень. Возьму еще дедовскую длинную штормовку, если ей подвернуть рукава – сойдет Фирзаилу за плащ-палатку. Его собственная роба разве что на неделе высокой моды шока не вызовет.

Несколько ножей, сваленных в отдельную коробку, я вынес в кузов прямо в ней. Там разберемся, какой для чего, ножу всегда применение найдется. В другой коробке нашлись все три дедовских револьвера – он почти сорок лет проработал геологом, им подобные штуки положены чуть ли не штатным расписанием. Самый старый – еще прадедовский веблей МК6 четыреста пятьдесят пятого калибра, прошедший Первую Мировую, моя первая и любимая игрушка. Для ребенка он был, конечно, неудобно велик и непомерно тяжел, да и, само собой, не заряжен, но удовольствия доставил просто море. Потом двадцать седьмой смит-вессон, вставший на вахту после дедова возвращения со Второй и оттрубивший почти тридцать лет, и последним в восьмидесятых годах появился ругер редхок. Первые два, хоть и выглядят ухоженными, довольно сильно изношены, а последний почти новый, из него и стрелять-то почти не пришлось – дед вскоре после его покупки вышел на пенсию, утратив привилегию, и дальше по лесам шастал исключительно с винтовкой, как все нормальные люди. Взять? А зачем? Рыжего нам есть, чем оснастить, а мне и так неплохо. Нет, лишнего нам не надо. Это старый рюкзак можно выбросить, если деть будет некуда, а такая хорошая вещь пусть лучше в сохранности лежит.

Бинокль, старенький бушнелловский, безо всяких новомодных дрючек типа лазерного дальномерения, по степени потертости и качеству картинки – такое впечатление, что из времен отцовой службы во Вьетнаме. Значительно лучше, чем ничего, хотя вот его заменить придется при первой же возможности на что-нибудь поновее, с просветленными линзами и конской светосилой. Ситуации, в которых хороший бинокль ценнее любой винтовки, далеко не редкость. Это даже не в кузов, а в кабину, со всей осторожностью.

Ну вот и остались у меня неразобранными только большие оружейные ящики, самое, так сказать, вкусненькое. Сейчас я…

…сейчас я убью кого-нибудь, ответственного за сохранение таких важных вещей. Или просто кого-нибудь, кто подвернется под руку.

Два помповых дробовика двенадцатого калибра. Один двадцатого, на нем я стрелять учился. Одна, две, три, четыре винтовки. Три из них – времен второй мировой: немецкий восьмимиллиметровый маузер, путем немалых ухищрений вывезенный дедом при возвращении из Европы, наш местный «росс» с затвором прямого хода и местного же разлива энфилд № 4. Им всем лет по семьдесят. Патроны под них еще выпускаются, но нет никакой гарантии, что первым же выстрелом не разорвет уставший за годы ожидания ствол. И четвертая – словно в насмешку оставленный сэвидж в калибре 22–250 со скромной малократной оптикой. Достойная находка для того, кто собирается идти священной войной на хорьков и сусликов.