Шон Смит - Слезы Авраама

— Что за нахер? — крикнул Карлос. — Поворачивай!

Генри остановился возле руин старой фермы. Сарай и дом ещё дымились.

Карлос выбежал из фургона и бросился туда. Он не глушил двигатель, пока Карлос ходил по пепелищу, скрестив руки.

Когда он вернулся, Генри увидел, что глаза здоровяка были полны слез.

— Поехали! — тихо, почти шепотом произнес Карлос.

Они никогда об этом не говорили. Генри так и не узнал, что случилось на той ферме. Выросший на юге, он сталкивался с расистами, тайными расистами, которые считали его за своего, потому что он тоже был белый. Иногда, во время невинных разговоров, не имевших ничего общего с расизмом, они позволяли себе произнести это слово, а затем снова возвращались к обсуждению машин, газонокосилок и выпивки. И сейчас, видя как его друг страдает от того, чего ему, Генри, никогда не понять, он пожалел, что не расколотил в свое время пару безмозглых расистских бошек.

Генри и Карлос были друг для друга, как братья и, хоть Генри никогда и не понимал, что значит быть черным, он всегда судил о людях по несколько иным признакам, чем цвет кожи.

Они въезжали в Нэшвилл с запада и стояли в пробке возле блокпоста, неподалеку от Белльвью — района каменных домов и круглых холмов. Движение в обе стороны застопорилось и они могли только ждать. От местных они узнали, что это самый удобный въезд в город, поэтому сразу же направились прямо сюда.

Двигатели некоторых машин перегрелись, у кого-то кончился бензин. Люди помогали друг другу, сталкивали машины с дороги. Тот, кто управлял здесь движением, либо вообще забил на свои обязанности, либо выполнял их крайне неумело. Двигаясь по крайне правой полосе, Генри смог разглядеть блокпост, которых, по сути, было два. Бессмыслица какая-то.

— Они не хотят, чтобы сюда кто-то въезжал или выезжал, — пояснил Мартинез. — Они не могут полностью перекрыть движение, потому что предстанут в глазах общественности полными подонками. Может, в этом всё дело. Они не могут запретить людям въезжать или покидать город, поэтому они максимально затруднили это движение.

Лил холодный дождь, всё вокруг было сырым и серым. Именно такую зиму в Нэшвилле Генри ненавидел сильнее всего. Ему нравилось, когда в лицо светит солнце, рядом сидит Сюзанна, а местный ансамбль на берегу океана играет регги.

Люди уезжали из Нэшвилла, неся на себе всю жизнь. Вдоль дороги тянулись ряды грузовиков и фургонов, полных детей, матрасов, мангалов, коробок, сумок, игрушек. Люди смотрели на таких, как Генри и будто говорили им: «Стойте! Вы едете не в ту сторону!»

Была уже полночь, когда их фургон врезался в ехавший в обратном направлении грузовик. Авария была несерьезной, но то, что произошло потом, изменило их жизни навсегда.

Смерть Мэри тяжело отразилась на всей группе. Сюзанна испытывала чувство вины, усталость, злость, клаустрофобию и страх. Остальные выглядели едва ли лучше.

Барт заперся внутри мрачной крепости каменного молчания. Он перестал спать, ходил по дому, будто волк по клетке, пока этот хаотичный путь не привел его к могиле жены. Общался он, в основном, несвязными звуками, или парой-тройкой слов.

Бобби нашел бутылку рома, затем ещё одну.

Джинни выкурила, казалось, целый мешок травы, но никакого эффекта, обычного для употребления подобных веществ, это у неё не вызвало. Она ходила вялая, сонная и безучастная ко всему. Она без конца рассказывала о родителях, о своем детстве, ходила следом за Сюзанной туда-сюда, пока та не наорала на неё.

— Джинни! Заткнись! — крикнула Сюзанна.

— Что? Прости. Просто, я думала обо всяком. О друзьях, в порядке ли они, о Майами, который остался без света.

— Понимаю, но оставь меня в покое.

— Ладно, подруга.

— Не зови меня больше «подругой». Никогда.

— Ладушки.

— Соберись, Джинни. Ты мне нужна. Но мне нужна нормальная ты. Не безмозглая тупица, в которую ты превратилась. Ты умная и сообразительная девочка. Так, будь ей. Нет, будь умной и сообразительной женщиной.

— Хорошо, — ответила Джинни. И ушла курить в подвал. Не было ни воды, ни электричества, но у неё, по-прежнему, находились заначки травы.

Гринберг решил, что уехать на Кубу — отличная идея.

— Мы можем добраться туда на лодке, моей или Барта. Топлива хватит.

— Тебя никто не держит, — ответила ему Сюзанна. — Хочешь попробовать — вперед. Для тебя, может, даже, будет лучше уехать. Я остаюсь. Я не уеду из дома, который кто-то может сжечь. Я не уеду, потому что сюда может вернуться Генри. Я не стану рисковать своим ребенком и выходить в море, где полным полно пиратов.

— Сюзанна, Генри мертв, — сказал Гринберг. — Смирись. Мы можем сегодня выйти в море, а завтра уже быть на Кубе. Горячий душ, электричество, никаких диких банд.

— Так, поезжай, — ответила она. — Раз тебе так надо.

— Я к тому, что ехать надо всем…

— Так. Хватит. Собираешься ехать — езжай. Неважно, зачем. Я остаюсь.

— Тебя там подстрелят, — промычал с дивана Бобби. Он лежал в обнимку с бутылкой ямайского рома. — Если не по дороге, то на Кубе точно, — он фыркнул.

Гринберг ушел утром, ещё до рассвета. Сюзанна больше его никогда не видела. Он искренне надеялась, что он добрался до Кубы и его там встретили сальсой, севиче [46] Севиче — блюдо из сырой рыбы, маринованной в лимонном соусе. и сигарами.

Тейлор оставалась непреклонной оптимисткой. Её энергия и свет позволяли Сюзанне оставаться на плаву.

— А когда папочка вернется?

— Скоро, — отвечала Сюзанна столь часто, что уже сбилась со счета. Иногда это происходило, когда они ходили рыбачить к причалу, иногда перед сном, когда она засыпала в обнимку с мягкой игрушкой, иногда во время скудного обеда из жареной рыбы.

— И он привезет мне подарок. Потому что он всегда так делает, когда приезжает. А потом мы поедим мороженного. С шоколадной крошкой.

— Конечно, милая.

— Мисс Мэри уже на небе?

— Да.

— Она там счастлива? Там есть единороги и мороженное? Мисс Мэри любила их. Она же счастлива? Вы снова встретитесь на небесах и снова станете подружками, правда?

— Конечно, солнышко. На небе мы снова станем подружками.

— А что если ты умрешь?

— В смысле? Мы все умрем. Но очень и очень не скоро. Когда состаримся.

— Но мисс Мэри не была старой. Ты сказала, она умерла. Что она на небесах.

— Верно.

— Если ты умрешь. Если папочка умрет. Мы будем вместе на небесах?

— Мы не умрем. Не сейчас.

— Но ты сказала — все умирают.

— Да.

— Ты же меня не оставишь?

— Ну, — Сюзанна была в замешательстве. Она сама себе казалась неискренней, неправдоподобной. — Когда-нибудь, я умру. И папа тоже. Потому что это естественный порядок вещей. Но это будет не скоро. Не переживай.