Сергей Хорошавин - Опричник (СИ)

Но буквально через минуту ситуация кардинально поменялась: наша сотня развернула коней и на рысях рванула назад, под прикрытие основных сил. Преследовать их ногайцы благоразумно не решились, переключившись на подходящие к берегу чайки. Расстояние было еще великовато -- саженей двести, может чуть более, так что пришлось подпустить противника чуть ближе и только тогда скомандовать "Огонь!". Картечь двух пятифунтовых единорогов пришлась противнику не по вкусу, но, не смотря на два десятка выбитых из седел всадников и несколько бьющихся в агонии коней, атаку она не остановила. Особо нетерпеливые уже схватились за луки и первые стрелы начали падать почти рядом с бортом, когда мои ребята, перезарядив орудия, дали еще один залп, а затем добавили из бортовых дробовиков.

На этот раз нападавшие потеряли ранеными и убитыми почти вдвое больше. И тут же по моей команде в дело вступили стрелки -- менее чем за пару секунд восемь десятков стволов выпустили четыре сотни пуль и многие из них нашли свою цель. Практика у ребят была отменная, зарядов я не жалел, как и времени на обучение. А вдоль реки нам на помощь во весь опор неслась Шереметьевская конница. Правда, ей предстояло преодолеть почти полверсты до места стычки, но ждать ногайцы не стали, и повернули вспять. Но в этот момент по ним вновь ударили картечью оба единорога, а затем начали свою кровавую жатву успевшие перезарядится стрелки. Причем валили толково -- целя в тех, кто вырвался вперед, что только добавило паники. К тому же задним всадникам пришлось отворачивать в сторону, чтобы объехать павших лошадей и раненых.

К тому моменту, когда Шереметьев достиг места событий, бой, по сути, кончился. Тех, кому посчастливилось уйти, было немного, едва ли треть, остальные остались на земле. Раздосадованный своим опозданием к месту сшибки, воевода велел преследовать противника, что, на мой взгляд, было почти бессмысленно. Таки и вышло -- добравшись до оставленного в глубине старицы коша, ногайцы пересели на свежих коней и легко оторвались от погони. Однако толк от сего предприятия был: всадников было немного, и уходили они в спешке, так что приличная часть лошадок досталось преследователям.

Я же со своими бойцами занялся ранеными и убитыми и заодно послал подоспевших касимовских татар ловить лошадей оставшихся без всадников. Убитых оказалось около трети, но и большая часть раненых шансов выжить не имели: на таком расстоянии картечная пуля весом в двенадцать золотников творит страшные вещи, даже при попадании в конечности. Да и свинцовые пули из револьверных винтовок особой гуманностью не отличались, они, будучи, хотя и легче на семь золотников, начальную скорость имели в полтора раза большую.

Сначала оказали помощь тем, у кого еще были шансы. Хирургию поля боя я давал в минимальном объеме: обработать рану, наложить жгут, самый край -- экстренная ампутация конечностей. Этим собственно и пришлось заниматься. Закончив с медициной, ребята сноровисто обшарили тела, собрали оружие, доспехи и все прочее. Материальная ценность сама по себе была вторична, важнее тренинг моральной устойчивости в реальных условиях. Одно дело обыскивать муляж, пусть и с настоящими кровью и кишками недавно убитого кролика и совсем другое -- настоящий человек, буквально несколько минут назад еще бывший живым. Некоторые побледнели, двоих стошнило, но поставленную задачу выполнили все. Очередной экзамен был сдан и сдан неплохо!

После возвращения отряда отправленного на преследование противника, мы с Шереметьевым и Ласкиревым подвели итоги сражения. Было заметно, что Иван Васильевич весьма заинтересовался моими ружьями и особенно нашей малой артиллерией, однако старается этого не показывать. Думаю, разговор в любом случае состоится, но явно не сегодня и не завтра, не любит боярин спешки в таких делах.

Наши потери были не велики, из моих так вообще никто не пострадал, а среди поместной конницы оказалось десятка три раненых да четверо убитых. Однако я был разочарован -- показать Иван Васильевичу десятифунтовые единороги в деле по большому счету не удалось. В какой-то мере эту горечь скрасила добыча: доспехи и оружие мне были без надобности, и я обменял их на три сотни лошадей, в дополнение к тем, что удалось выловить нам самим на поле боя. Обмен, конечно, был неравноценный, иные доспехи были бухарской работы, да и сабли булатные попадались, а кони были в основном ногайские от трех до шести рублей, не дороже, но торговаться смысла не было, то, что мне нужно я получил. К тому же времени, чтобы торговаться с каждым из помещиков за его долю, просто не было, так что поменяли баш на баш. А уж там они пусть сами делят, кому что достанется. Оставшиеся вещи упаковали в тюки и погрузили на чайки.

Мера не лишняя, поместные у меня доверия не вызывают в принципе. Хотя после боя, прежнее, весьма пренебрежительное отношение к "инородцам" сменилось на сдержанное уважение и откровенное опасение такой запредельной смертоносности моих бойцов. Тем не менее, тащить все, что плохо лежит у служилых, похоже, заложено генетически. Войной живут, добычей и ясырем, поместья же у большинства мелкие, да и оклад государь большинству не великий платит, лишь бы ноги не протянули. Вотчинные те, куда еще не шло, по большей части справные, но насчет добычи тоже не промах, это у них в крови, и не в первом поколении. Вся беда опричнины в том, что именно из этих людей Иван Васильевич и стал позднее создавать замену прежней военной аристократии.

...

Рано поутру, когда все еще спали, посмотрел самое интересное, из числа снятого с одного из убитых. У этого ногайца доспехи и оружие были из числа наиболее дорогих, а конь так вообще загляденье -- гнедой кабардинец лет десяти, к сожалению, мерин. Что, в общем-то, понятно, хотя и обидно. [50] Стоит он не сильно дешевле моего текинца, хотя продавать на сторону совершенно не хочется. Беда в том, что это не мой личный трофей, его мои сорванцы умудрились отловить, причем не давался он им долго, но от мертвого хозяина не отходил.

Впрочем, это подождет, сейчас же главное та грамотка, что обнаружили в седельной сумке. Документ оказался весьма примечательным. Бумага явно та же, что у моей жалованной грамоты -- даже водяные знаки совпадают, мало того чернила такие же и что уже совсем неожиданно, так это то, что некоторые особенности почерка писавшего смутно похожи. Язык, правда, персидский, но в то же время, положив рядом оба текста, я не мог отделаться от ощущения, что их писала одна и та же рука. Однако ощущения это одно, а доказательства совсем другое, хотя если поделиться своими догадками с Висковатым, то вопросы греку буду задавать совсем не я, и уж точно не на свежем воздухе. Но, что если я ошибаюсь и подведу человека под пытки без особых на то оснований?