Дмитрий Зурков - Бешеный прапорщик. Части 1-18

А вот это уже «крыша» нарисовалась. Бандерша, или, как их все называют «мамочка». Толстая еврейка лет сорока, одетая в «последний писк моды», как это понимают в трущобах, сшитый где-нибудь рядом в ближайшем подвале за копейки. Образ дополняет сложносоставной аромат, состоящий из запахов селедки, жареного лука и недавно употребленной водочки. Чуть позади нее маячат два колоритных типчика. Один – мелкий, худой, остроносый, с нагловатыми бегающими глазенками, одетый типично по-пролетарски. Штаны в сапоги, давно не стиранная рубаха-косоворотка с плетеным из узких полосок кожи ремешком, мятый пиджак явно с чужого плеча. Второй одет поприличней. Темно-серая пиджачная пара в мелкую клетку с относительно белой сорочкой и полагающейся в таком случае бабочкой, штиблеты и черный котелок. Мордочка с закрученными усиками довольно упитанная, здорово смахивает на наглого обожравшегося кота. Пытается пристальным, не очень приятным взглядом просверлить во мне дырку.

Мамочка быстро просекла ситуацию и решила навести порядок так, как она это понимала:

– Ривка! Шмара подлая…

Далее изредка были понятны только отдельные слова, характеризующие физиологию и поведение последней и относящиеся к ненормативной лексике, разбавленные пулеметной скоровоговоркой на идиш. В конце второй минуты жрица любви была уведена внутрь кабака «котом» в шляпе, отхватив по пути хорошую плюху, а бандерша снова обратилась ко мне:

– Я таки жутко извиняюсь, господин официер. Я – Рахиль, мине тут усе знают. А ето – мои дефочки: Сима и Магда. И я таки скажу вам по секрету, господин официер, любая из них могёт подарить такое блаженство мущщине, – при этих словах толстая сводня закатила глаза и причмокнула языком. – Какого он таки никогда не видел! Какую из них господин официер выберет?

Слух покоробил насмешливо-презрительный тон, которым все было сказано. Как бы между строк читалось, мол, не ерепенься, бери шалаву, гони деньги и отваливай. Всепоглощающим смерчем в голове проносится обжигающая бешеная злость, которая спустя мгновение уступает место холодной ярости.

– Я уже выбрал. Ее. – Показываю рукой на малявку, пытающуюся спрятаться у меня за спиной. – Сколько?

– Таки господин официер ошибается. Ето – прислужка, взятая из жалости. Выберите любую мою дефочку, и таки не пожалеете. – Мамочка не скрывает торжества в голосе. – Но мы уфсегда рады услужить господину официеру. Если он хочет именно вот ее, таки мы – согласны. Но ето будет стоить дороже. Тридцать рублёв…

Далее по ее логике должна следовать сцена торговли с присущим циничным нахваливанием первосортности и нетронутости «товара». Придется ее огорчить.

– Тридцать рублей? – Хорошо, что заначка в кармане, взял на всякий пожарный. – Хорошо. Я даю деньги и забираю девочку. Навсегда!

Вот так, немая сцена. Правда, бандерша быстро спохватывается.

– Таки ето невозможно, господин официер! Она… не отработала свой долг! А ето ишо… двадцать рублёв!..

Долг, говоришь? У маленькой девчонки? Перед содержательницей притона?.. А-га, щас! Небольшой шаг вперед, слегка наклоняюсь, стараясь не дышать исходящими кухонными ароматами, к которым присоединился еще и запах пота, говорю негромко, чтобы слышала только она и ее «секьюрити»:

– Ты так дешево ценишь свою жизнь, старая сволочь? Только вот пикни еще что-нибудь, я устрою тебе похороны на всю сумму… Тридцать рублей! Всё!

Подручный «пролетарий» пытается вклиниться между нами, затем, наклонясь, тянется к голенищу, где, скорее всего что-то спрятано. Демонстративно перехватываю ножны левой рукой, чтобы удобней достать шашку, и смотрю ему прямо в глаза. Тот, все поняв, замирает, потом медленно выпрямляется. Достаю из кармана портмоне, вынимаю купюры и, якобы нечаянно, роняю их на землю.

– Деньги теперь твои. Девочка теперь моя. – Никто не возражает и не шевелится. Поворачиваюсь, беру в свою руку маленькую ладошку. Если этот придурок все-таки возьмется за нож, – услышу, и пусть потом не обижается. За железо хвататься «пролетарий» побоялся, только прошипел сквозь зубы обычную блатную страшилку:

– Еще встретимся, фрайер. Кокну пером, будет тебе амба и ша…

Никогда не был знатоком воровского жаргона, но кто сказал, что солдатский диалект русского языка девяностых годов двадцатого века сильно от него отличается?

– А ты кто таков, сявка позорная, чтобы меня на перо ставить, а? – Медленно поворачиваюсь к придурку. – Ну-ка, обзовись, чушок, погоняло свое ляпни!.. Твой номер – шестой и твое место – у параши, усёк?..

Вот теперь точно-немая сцена. Я так думаю, что в начале века офицер русской армии, разговаривающий на фене – это что-то!

Идти быстро мы не могли, – все же десятилетний ребенок, еще и после всего пережитого, да и не старались. Прогулочным шагом шагали по улочкам, провожаемые недоуменными взглядами, – их благородие куда-то и зачем-то ведет за руку маленькую замурзанную оборвашку. Пройдя импровизированный КПП, отправился искать нашего фельдшера и нашел его проводящим занятия с ротой по оказанию первой помощи. Препоручив личный состав санинструктору, наш эскулап быстренько провел у себя в медпункте осмотр девчонки, попытавшейся при этом снова испугаться и успокоившейся только в моем присутствии, и выдал заключение:

– Ничего страшного, Вашбродь, не найдено. Кожа чистая, паразитов нет. Нос разбит, но не сломан, на левой щеке – гематома, пройдет через недельку. – И уже другим тоном добавил. – Кто ж ее так?.. Дите ж еще совсем.

– Да есть тут в городе… некоторые…

«Племяшка», вовсю командовавшая на кухне, отнеслась к нашему появлению более эмоционально:

– Дзядечку Камандзир!.. Йёй, божачки! Адкуль жа таки цуд? – Ганна прижимает ладони к щекам. – Цябе як завуць?

– А… Алеськай мамка кликала…

– Пойдзь сюды, малЕнькая!.. Не трэба баяцца. – Видя, что та не решается пошевелиться, девушка сама подходит ближе и тихонько обнимает малявку, затем вопросительно смотрит на меня.

– Ганна, будь добра, ее нужно отмыть, накормить, напоить и спать уложить. Почти, как в сказке. Девочка остается здесь, с нами. Освоится, будет тебе вон помощницей.

– Гэта мы – зараз. Тольки вады падагрэем… Астап, Микола, гатуйце далей без мяне!..

Через пару часов забегаю проведать найденыша и посмотреть, как там у нее дела. Дитенок уже спит, свернувшись в маленький комочек на Ганниной кровати, а «племяшка» тихонько гладит ее по голове и украдкой вытирает глаза. Обернувшись на шорох, хочет подняться, машу ладонью, мол, сиди. Спрашиваю шепотом:

– Все в порядке?

Ганна в ответ кивает, потом также тихо шепчет:

– Адкуль яна?

– На улице нашел. Обижали ее. Больше, думаю, не будут…