Дмитрий Зурков - Бешеный прапорщик. Части 1-18

– … В плен попал под Вильной, германцы нас окружили, стали с пулеметов палить. Когда патроны у нас скончились, ротный и говорит, мол, сдавайтеся в плен, ребята, все одно лучше, чем за так погибать. А потым ушел за деревья и застрелился из револьверта… Кхе-хр… Гнали нас недалёко, тамочки же под Вильной, тока с другой стороны, лагерь был… Да, и какой там лагерь, – название одно. Столбы колючками своими обтянули, да часовые ихние ходить начали. Всучили одну железную миску на двоих и сказали, штоб мы ими землянки себе рыли. Жрать давали – совсем ничего. Две брюквины, чаще подгнивших, хлеб из опилков, да мучной болтушки немного, как скоту какому, и все. Спали на земле, тока кады снег лег, бараки из жердей построили. А погодя малость отобрали, значицца, самых сильных, да здоровых, и сюда загнали, дорогу ентую строить… Скока тут народу-то полегло, почитай, промеж пяти шпалов один расейский мужик лежит. Всё лопатами, да носилками делали. Поднимали нас с самой зарею и – до темна. Ежели норму за день не сделаешь, жрать не дадут, да ешо палками, аль плетками отходят, да так, што назавтрева и не подняться… Кха… Хргм…

– Ладно, друг любезный, иди-ка подкрепись малость, потом поговорим. – Прерываю зашедшегося в кашле унтера. – Вон, видишь, официант уже все приготовил.

Пленные, заполучив по вскрытой банке, пальцами жадно выковыривают мясо и проглатывают его, почти не жуя. Э, так дело не пойдет!

– Вы, братцы, не торопитесь, никто не заберет. А то наглотаетесь сейчас, потом все обратно полезет. Кстати… – Поворачиваюсь к немцу. – Я не понял, где чашки и ложки с вилками?

М-да, почти мировой рекорд! Метнулся, аж теплый ветерок по комнате загулял. Двадцать секунд, и все на столе, а ганс снова застывает в положении «Чего изволите?». От лицезрения этой картины меня отвлекает Анатоль.

– Денис, я с бойцами по пакгаузам прошелся. Снарядов нашли три десятка ящиков, консервы для железного пайка, ну да нам, скорее всего, ни то, ни то не пригодится. А вот немного сена для наших лошадок и патроны приказал погрузить в сани.

– Добро, если надо будет, пешком пройдемся, чай, не бояре…

Разговор прерывает появление нового персонажа. В сопровождении одного из бойцов в конторе появляется старый седой еврей в драном, таком же старом, как и он, пальто и в чем-то отдаленно напоминающем треух. Мельком глянув на жующих, он сдергивает шапку с головы, одновременно низко кланяясь, и обращается сразу к нам обоим, не сумев выделить самого большого начальника.

– Здгавствуйте, господа офицегы… Меня зовут Шмуль Нахамсон и таки я являюсь стагостой етого местечка.

– Здравствуйте, почтенный. Чем обязаны визиту? – Дольский, несмотря на некоторый комизм ситуации, полностью серьезен. – Что-то случилось?

– Господин офицег, слава Всевышнему, нет. Но мы очень опасаемся, что может случиться…

– Проходите сюда, садитесь, отдохните с дороги. – Оборачиваюсь к немцу. – Stuhl! (стул)

Тот со всей поспешностью, на какую способен, ставит поёрзанный венский стул перед удивленным до невозможности стариком. Несколько секунд на раздумье, потом осторожность старого еврея берет верх.

– Господин офицег, я очень благодаген, но лучше я постою… Таки я только хотел попгосить господ офицегов, чтобы ваши смелые солдаты не забигали у нас последнее. Эта зима была очень суговой и, несмотгя на то, что некотогые люди умегли на тяжелой габоте, еды осталось очень немного…

– Не понял, кто-то из наших пошел по домам?

– Нет, что вы, господин офицег! – Старик взволнованно выставляет перед собой сморщенные руки. – Я таки хотел пгосить, чтобы етого не случилось!

– Виноватый, Вашбродь… – Подает голос уже наевшийся Феськин. – Оне тож на узкоколейке работали. Да и германцы всех ихних баб снасильничали…

– Да, Гегманские солдаты очень плохо обходились с нашими женщинами… – Староста печально качает головой. – Нескольких даже убили за то, что они не хотели…

Ну, нифига себе в сказку попали, точнее, в жизнь вляпались!.. Анатоль с полувзгляда понимает невысказанное и одобрительно кивает.

– Вот что, почтенный… Как представитель русского командования разрешаю забрать все продовольствие, оставшееся на складе. И сено для скота – тоже, если он остался. Мы сейчас загрузим несколько саней и отвезем консервы в деревню. Надеюсь, вы сможете справедливо распределить продукты среди людей?

Старик превращается от услышанного в соляной столб, затем пытается бухнуться на колени, чего мы ему, конечно, не позволяем, и в состоянии обалдения удаляется нести радостную весть своим соплеменникам. А я, достав папиросу, пытаюсь задуматься о смысле бытия, но мое внимание снова привлекает унтер Феськин.

– Вашбродь, дозвольте обратиться!.. А чегой будет с германцами?.. Ну, которых ваши возле барака спутали?..

– Пока еще не решил… Курить хочешь? На, бери на всех. – Протягиваю ему портсигар, заметив жадный взгляд и то, как он втягивает в себя воздух.

– Благодарствуем, Вашбродь!.. – Бедолага бережно вытягивает четыре папиросины и продолжает. – Есть там фельдфебель, толстый кабан такой… Старшой у них… Отдайте эту сволочь нам, а, Вашбродь? Христом Богом молим!..

– И что вы с ним делать будете?

– А то же, што и он с нами делал! Во, гляньте! – Феськин поворачивается ко мне спиной, задирая вверх остатки гимнастерки… Ох-х! Твою ж мать!.. Ну, с-суки!.. На спине нет живого места, сплошные багрово-синие рубцы с черными струпьями запекшейся крови. И давние, почти затянувшиеся, и новые, еще вчера, наверное, кровоточившие. Михалыч, оторвавшись от окна, тоже смотрит на исполосованную кожу, затем подходит и очень тихо, чтобы никто больше не услышал, шепчет мне почти на ухо:

– Денис, не как командира, – как брата прошу… Разреши… Неможно такое спускать…

Можно подумать, что я – против! Только добавим пару штрихов к общей картине.

– Вам не отдам. Вы его в два удара прибьете. Вот посмотреть – пожалуйста. Михалыч, выпиши этой сволоте двадцать горячих, только так, чтобы от первого до последнего удара он все прочувствовал. А вам, братцы надо еще прибарахлиться. Надеюсь, не обидитесь, если предложу переодеться в германское на время?..

Пленные зольдатены, если, конечно, после всех их подвигов к ним применимо это слово, стоят по стойке «Смирно» возле столбов. С нарушением формы одежды потому, как сапоги и шинели нашли новых хозяев. И смотрят испуганными глазами на свое начальство, которое только что привязали к столбу спиной вперед. Митяев показывает мне найденную плетку.

– Со знанием дела соорудили, даже пуля вплетена. Не нагайка, конечно, но такой и с одного удара убить можно.

– Михалыч, мы же договорились, – двадцать и не меньше.

Видно, ганс немного знает русский язык, потому что начинает что-то мычать сквозь кляп. Или просто почуял, чем все должно закончиться. Феськин, стоящий рядом, буквально выплевывает ему в лицо: