Роман Галкин - Боярин [СИ]

Продолжаем тщательно осматривать берега, в надежде обнаружить хоть какой-нибудь след продвижения здесь князя с гвардейцами. Оно понятно, что они не глупее нас и двигаются так же осторожно. Но все же хочется найти хоть какое-нибудь доказательство того, что мы выбрали верное направление.

Да е-мое! Опять чуть не упал.

Направляюсь к завалившемуся в реку и так и вмерзшему в лед дереву. Выбираю ветку попрямее и срубаю ее саблей. Застывшее сырое дерево не так-то легко перерубить. Хоть ветка и тонкая, поменее дюйма, перерубаю ее только со второго взмаха. Обрубаю мелкие ветки и, собрав их, забрасываю подальше в кусты.

Алексашка остановился и смотрит на мои действия. В глазах вопрос, но вслух ничего не говорит.

Итак, у меня в руках вполне приемлемое подобие лыжной палки. Неплохо было бы вырубить еще одну, но другой подходящей ветки не видно. Да и саблю приходится нести в руке. Куда бы ее сунуть?

Начинаю скользить по льду, как конькобежец, отталкиваясь еще и палкой. Лихо проношусь мимо задравшего в изумлении брови Меньшикова. Метров через пятьдесят понимаю, что мои ботинки не коньки и даже не лыжи. Проехав таким Макаром ничтожное расстояние, устаю так, будто пронесся целый километр.

Оборачиваюсь и вижу, как мой спутник суетится у поваленного дерева, выбирая подходящую ветку.

Через несколько минут продолжаем путь, используя палки в качестве третьей ноги. В скорости прибавили не сильно, однако идти по льду стало легче.

— Все, — говорю, когда солнце переваливает за полдень. — Перекур.

— Чего? — не понимает Меньшиков, и меня вновь посещает мысль о том, что в этом мире не курят. По крайней мере, я за проведенные здесь сутки не видел ни одного курящего.

— Отдохнуть надо, — и я заваливаюсь прямо на лед. — Не могу больше.

— Как же отдыхать-то? Надобно Петра Лександрыча догонять, — возмущается моему слабодушию княжеский денщик. — Да и что ж ты, Дмитрий Станиславович, разомлевший на лед лег? Застудишься враз. Вставай. Догоним князя, тогда и отдохнем.

Ишь ты, по отчеству меня назвал. Чего это вдруг? Зауважал, что ли? Однако прав он — простудиться можно, и дубленка не поможет.

Кряхтя поднимаюсь. Видя это, спутник отворачивается от меня и шагает дальше.

— И с чего ты решил, что мы непременно догоним князя? Спрашиваю, догоняя его. — Может, мы вообще в другую сторону идем.

— Как же так-то? Ты же говорил, что Петр Лександрыч велел всем в крепости собираться.

— Ну, не знаю насчет крепости, но про Оскол он точно говорил. Но в ту ли сторону мы идем?

— Ты же сказал, что крепость вниз по течению стоит, — удивленно воззрился на меня Меньшиков.

— Вниз по течению, если эта река Оскол. Но Оскол на юг течет, а эта сперва на восток бежала, теперь на юго-восток.

— Мне эти места незнакомы, — после недолгого раздумья отмахивается Алексашка с таким видом, будто его незнание сей местности непременно выведет нас точно к пропавшему князю.

За очередным изгибом русла нам открылась заснеженная степь. Дойдя до последних кустов подлеска, озадаченно остановились. Впереди до самого горизонта не было видно ни единого кустика за которым мог бы скрыться человек, а тем более князь с боярином Федором и полудюжиной гвардейцев.

— Что-то не видно князя, — высказываю вслух свою мысль.

— Значит, ушли далече, так, что не видно, — упорно заявляет Меньшиков, но по его лицу видно, что сомнения все же присутствуют.

— Не бегом же они бежали по льду, чтобы успеть оторваться так, что скрылись за горизонтом. Может, мы просмотрели, где они в лес свернули?

— Нет, — отвечает спутник после того, как, обернувшись, несколько секунд задумчиво смотрит на оставшийся позади лес. — Я хорошо смотрел — следов не было.

Упертость княжеского денщика начинает злить. Ладно бы он знал что делать, или в какую сторону идти. А то, видите ли, местность ему не знакома, следов он не видел. Куда же премся тогда? Или он нюхом князя чует, как ищейка?

С другой стороны — а что еще остается делать? М-да…

— Значит, мы не в ту сторону пошли. Что делать будем? Часа через два-три стемнеет. О жратве, я так понял, сегодня можно не мечтать. Но хотя бы переночевать по-человечески в лесу у костра, а не в чистом поле мы себе можем позволить?

— Дык, до темна еще далеко, — неуверенно возражает Меньшиков, теребя свою бороду и оттаивая пальцами застывшие на ней ледышки.

— Но мы-то далеко уйти не сможем. И так уже еле ноги тащим. А впереди до самого горизонта голая степь. Погоня уже вряд ли за нами будет. Если б надо было, давно бы догнали. Пойдем в лес, соорудим шалашик, костерок разведем, а? Ты, если хочешь, сбегай на охоту, заруби сабелькой какого-нибудь лося. Устроим пир. Выспимся. А утро, как говорится, вечера мудренее. А?

Подумалось мне еще и о том, что неплохо было бы проснуться утром в своем родном мире и понять, что все это было лишь забавным сном.

Ощущая всем своим уставшим до изнеможения телом правоту моих слов, Алексашка соглашается с доводами и молча направляется к берегу. За лосем он, конечно, вряд ли побежит, а жаль.

С юго-западного берега густые кусты нависают над самым льдом. Решаем выйти на берег под ними. Меньшиков заявляет, что так с противоположного берега не будет заметно следов. Я же говорю, что князь со товарищами мог выйти на берег таким же макаром.

— Нет, — снова отрицает спутник. — Не было ранее такого удобного места. Везде вдоль берега снег лежит.

Действительно, лес на противоположном берегу кончился метров на полсотни раньше, и, вероятно, ветер с открытого поля выдул снег из-под прибрежных кустов, оголив лед.

— Но тогда они могли выйти здесь же.

— Увидим, — немногословный Алексашка, пригнувшись, подныривает под нависающие ветви.

Из-под сотрясающихся кустов доносится стук сабли о дерево. Ползу за товарищем по прорубленному им проходу. Наконец мы оказываемся на небольшом свободном пространстве, настолько плотно прикрытом сомкнувшимися с двух сторон ветвями, что слой снега на земле совсем незначительный, вероятно, нанесенный ветром по земле. В этом естественном убежище и решаем обосноваться на отдых.

Меньшиков проползает дальше, чтобы осмотреться. Я отгребаю к краям снег, освобождая прошлогоднюю листву, застилаю убежище срубленными мешающимися ветками. Оценив получившееся ложе, подрубаю еще веток. Жаль, что рядом нет хвойных деревьев. С сосновыми ветками получилась бы более мягкая «перина». Ложусь, чтобы опробовать постель и понимаю, что подняться уже нет сил. Глаза непроизвольно закрываются и я проваливаюсь в глубокую дрему.

Просыпаюсь оттого, что жутко замерз. Судя по сгустившемуся в убежище полумраку, снаружи явно вечереет.