Роман Галкин - Боярин [СИ]

— Наверх-то как подняться?

Мы возвращаемся, и Савелий указывает на двери во внутренней части стены рядом с башней. Через них проходим в помещение, в котором и установлены те три пушки, жерла которых я только что разглядывал. В дальнем темном углу что-то перебирают двое солдат. Глянув на нас, они продолжают заниматься своим делом.

По крутой лестнице, представляющей собой два бревна с врезанными в них ступенями, поднимаемся на следующий этаж. Здесь тоже установлены три пушки. Только две из них направлены в боковые бойницы, смотрящие вдоль стен. Перед средней, более крупной пушкой лежит горка ядер.

— Почему один? — спрашивает у находившегося здесь солдата Савелий.

— Дык, воевода ж распорядился, господин гвардейский старшина, — бодро отвечает тот.

Внимательно осматриваю своего телохранителя и не нахожу никаких отличительных знаков, по которым можно определить звание. Может, солдат просто знаком с Савелием.

— Отчего же так? — решаю тоже проявить озабоченность ситуацией.

— Дык, слободы порушенные отстраивать надо, боярин. Да и ворога далеко отогнали. Но ежели что, вмиг все войско в остроге соберется.

— Ну, хорошо, коли так, — одобрительно киваю и ступаю на лестницу, ведущую выше.

На следующем этаже так же три пушки, но направлены стволами в сторону степи. По бокам открытые проемы, ведущие на стены.

Поднимаемся еще выше и оказываемся на дозорной площадке. Здесь возле единственной пушки, зябко кутаясь в кафтаны, топчутся двое воинов. По периметру примерно по грудь бревенчатое ограждение. Над головой четырехскатная крыша, установленная на восьми столбцах. Метрах в двухстах с обеих сторон возвышаются такие же башни.

— Как служба, молодцы? — изображаю из себя высокий проверяющий чин. Киваю в сторону степи: — Не видно ли чего подозрительного?

— А чего там нонче можно увидеть? — ничуть не смутившись, отвечает тот, что постарше. — Таперича вражина не скоро объявится. Даст Бог, при нашей жизни с энтой стороны больше не припрется.

Немного потоптавшись на пронизывающем сквозняке, спускаюсь с дозорной площадки и выхожу на стену. Стена шириной метра три. С наружной стороны бревенчатый сруб поднимается по грудь. Через каждый шаг в нем проделаны небольшие квадратные бойницы со скошенными наружными краями, вероятно, для увеличения угла обстрела. Над головой односкатный навес, установленный на столбах.

Осматриваю подступы к стене. Сама стена высотой с трехэтажный дом. Далее крутой склон, опускающийся в нечто, напоминающее опоясывающий крепость ров. Сейчас ров замерз и засыпан снегом, но все равно угадывается. Через него к воротам перекинут деревянный мост. Далее еще один мост пересекает русло скованной льдом реки.

— Это река Оскол? — Спрашиваю у Савелия.

Тот утвердительно кивает.

— А это Стрелецкая слобода? — показываю на раскинувшееся внизу селение, и тоже получаю утвердительный ответ.

Примерно представляю, в каком месте города из моего времени нахожусь, но не могу найти ничего знакомого. Да и не удивительно — несколько веков разницы, да и реальность другая. Фантастика, блин…

Не менее трети стрелецких хат разорены — из снега торчат обугленные, лишенные крыш срубы, кое-где сугробы и вовсе скрывают остатки былого жилья.

Однако, несмотря на снежную зиму, порубежники уже восстанавливают свое жилье. Повсюду суетятся люди, подъезжают подводы, груженые бревнами для срубов и стропильным лесом.

От промозглого ветра глаза начинают слезиться. Наваливается ощущение сильной усталости. Вероятно, я еще слаб для подобных экскурсий.

Держась рукой за стенки, спускаюсь вниз. Савелий идет следом, громко сопя прямо в ухо.

— Никак тебе худо, боярин? — спрашивает он, вероятно заметив мое состояние.

— Утомился малость, — признаюсь сопровождающему. — Пойдем-ка до хаты.

Шлепая по угнетающей слякоти, возвращаемся на площадь. Вдруг сзади слышится выстрел, и мою макушку словно бы обжигает огнем. Вскрикнув, падаю в раскисший снег.

Происходящее далее воспринимаю как сквозь пелену — что-то кричит Савелий, разбрызгивая грязное месиво, бегают какие-то люди. Меня подхватывают под мышки и куда-то волокут.

— Чепуховина, — доносится голос лекаря Ильи. — Череп цел. Только кожу содрало, так та нарастет, ежели в следующий раз насмерть не застрелят.

Просыпаюсь, судя по темени за окном, ночью. Около дверей привалившись к бревенчатой стене, спит сидя на лавке Савелий. От его дыхания огонек свечи, стоящей на столике, напоминающем скорее гигантскую табуретку, колышется, наполняя комнату трепещущим тусклым светом.

Сажусь и некоторое время пережидаю приступ головокружения. Ощупываю перевязанную голову. Приходит осознание того, что чудом остался жив.

Но кто же в меня стрелял? И самое главное — почему? На ум приходит только тот неприятный худой боярин. Впрочем, чего гадать, когда можно спросить.

— Эй, Савелий, — громким шепотом зову спящего телохранителя. — Савелий.

— А? — встрепенувшись со сна, восклицает тот. Увидев, что я сижу, говорит: — Лекарь сказал, что тебе вставать пока нельзя, боярин. Горшок под кроватью, ежели нужду чуешь.

Обдумав услышанное, прислушиваюсь к внутренним ощущениям. Удивительно, но чувствую себя не в пример последним дням хорошо. Разве что слегка зудит рана на голове. И хочется есть. Сейчас я с аппетитом замолотил бы даже то неприглядное месиво из протертых морковки и печенки. Но лучше нормального мяса на ребрышках. И чтобы желтая такая разваристая картошечка. А для полного извращения еще мисочку со сметанкой. Такие детали, как ломти свежего белого хлеба и небольшой стожок всяческой зелени, нарисованные расшалившимся воображением, заставляют желудок дико заурчать и обратиться к гвардейцу моим голосом:

— Есть чего-нибудь пожрать? А то кушать очень хочется.

— Так вот же, — Савелий схватил со стола ковшик, — остыло уже. Лекарь наказывал, чтобы ты, боярин, непременно выпил, как проснешься. А то, почитай, скоро сутки не емши.

— Что это? — принюхиваюсь с подозрением, но, уловив аромат куриного бульона, забираю ковшик и с удовольствием глотаю густое варево. Не знаю, что там говорил лекарь, но твердо уверен, что чувство голода свойственно только здоровому организму.

Насытившись, возвращаюсь к тревожным мыслям.

— Надеюсь, того боярина, что в меня стрелял, поймали? — спрашиваю Савелия, откинувшись на подушку.

Гвардеец удивленно смотрит на меня, затем, мотая головой, произносит:

— Не ведаю о ком ты, Дмитрий Станиславович.

— Что значит, о ком? — удивляюсь в свою очередь. — В меня кто стрелял?

— Дык, то ж энтот, из молодых стрельцов. По баловству и недоразумению. Им давеча ружьишки выдали, а обучать недосуг. Вот и бахнул по неосторожности.