Юлия Гай - Один за двоих (СИ)

Выбираюсь наружу, голова будто разламывается на части — здорово меня оглушило.

— Гера!

Ноги едва не подкашиваются от увиденного — здоровяк Гера лежит опрокинутый навзничь, шлем пробит выстрелом в упор, над переносицей черное отверстие от пули, кровь двумя темными струйками растеклась по лицу, заполнила глазные впадины. Рядом валяется убитый враг. Но не это страшно — возле мертвецов стоит Шику, мой Шику… Я выдергиваю винтовку из так и не разжавшихся рук Геры. Мне не надо даже смотреть, я знаю, что у него просто-напросто заклинило патрон в стволе.

Яростно щелкаю микрофон шлема, пытаясь восстановить связь, и, наконец, сквозь немыслимые помехи ловлю нужный канал.

— Рядовой Хольд, доложите обстановку.

— Господин командир отделения, — раздается голос Йохана, — огонь по цели прекращен, занимаемся погрузкой снарядов.

Остается надеяться, что никто ЭТОГО не видел: артиллеристы расстреливали ДЗОТ, а близнецы таскали ящики с боеприпасами.

— Нар-одар! — Шику опускается на колени, прижимая к груди винтовку.

— Заткнись, бестолочь, — устало произношу я, — только попробуй проговориться, нас обоих разорвут на кусочки.

Шику судорожно сглатывает, на тонкой, как у гусенка, шее дергается кадык. Кивает, но в убийстве ничуть не раскаивается, его беспокоит лишь то, что он расстроил своего кумира.

Вызываю Сергея:

— Командир, — докладываю я, — приказ выполнен, огневые точки противника уничтожены.

— Потери?

— Один человек. Засада нарьягов, применили магию.

Молчание.

— Ты не ранен, Дан,… у тебя такой голос?

— Чуточку оглушен.

— Немедленно выводи своих, и присоединяйтесь к нам, тебе окажут помощь.

Оглушило меня не чуток, только я в разгаре боя этого не заметил. Пока шел до наших позиций в рощице, в глазах начало темнеть, и я почти рухнул возле ног Сергея. Меня подхватили, сдернули шлем, липкий от крови, бережно потащили куда-то.

Помню, как болтало в командирской БМД, казалось, что каждый трак вдавливается не в лесную землю, а в мою несчастную башку. Но нет худа без добра, зато мне не пришлось объяснять про Геру, думал я, то и дело выныривая из глухого беспамятства.

Как прибыли в селение, помню смутно. Были какие-то голоса, целый гул, нет, девятый вал голосов и громкий женский плач (кто же может так обо мне плакать?), отвратная вонь нашатыря и качающееся небо.

Просыпаюсь в избе Веры, в углу, за ситцевой шторой. У моих ног сидит Таня, лицо бледное, с красными, как у кролика глазами. Что случилось? Кто-то умер? Так и спрашиваю, со стоном приподнимаясь на локте. Она подпрыгивает от моего голоса, глядит, как на ожившего покойника.

— Ой, мамочки! — восклицает, сложив ладошки на груди. — Очнулся, Господи, спасибо!

— Таня, ты чего такая… Ревешь что ли? Танюшка, не плачь! Не надо же…

Она не слушает мое бормотание, прижимается к груди:

— Все думали, ты умрешь! — навзрыд. — Дан, никто не надеялся… Я так боялаааааась…

— Не реви, — смущенно утешаю ее, — пулю для меня еще не отлили, чтоб убить имперского десантника, такой ерунды слишком мало.

Танюшка всхлипывает, но уже успокоенная, просто от избытка чувств. Я падаю на подушку, голова тяжелая, словно внутрь через воронку залили свинец.

— Отец велел позвать его, если ты очнешься, — говорит Таня, — но можно… я попозже ему скажу? А пока посижу с тобой?

— Можно, — шепчу, закрывая глаза, — сиди, а я подремлю.

Я сижу на подоконнике, подтянув колени к груди. За окном настоящий оримский дождь: густая беспросветная пелена мороси, стекающие с крыши, струйки звенят в водосточной трубе. Дую на стекло и вывожу пальцем букву V, пририсовываю к ней двойку и украшаю вензелями.

Корд, я ужасно устал, запутался так, что распутывать нет ни сил, ни желания. Мне не хватает твоих звонков с другого конца света, наших редких ночных разговоров, после которых все непонятное выстраивается в стройную логическую схему. Я скучаю.

— Здравствуй, Дан.

Ты возникаешь рядом, кладешь руку на плечо, и все сразу становится неважно.

— Так, — провожу рукой по лбу, — почему я опять тебя вижу? Снова бред?

— У тебя черепно-мозговая травма.

— Отличный способ тебя увидеть: посильнее долбануться обо что-нибудь твердое, — замечаю я.

— Совсем необязательно, — ты едва сдерживаешь смех, — достаточно просто захотеть.

— Как просто! Взял и захотел! Ты понимаешь, что я ничего на свете не желаю больше, чем оказаться сейчас с тобой! — взрываюсь я.

Ты сжимаешь мои плечи, успокаивая. Тебя, кажется, больше занимает дождь, чем мои метания. Что мертвым до проблем живых?

— Я тоже скучаю, Дан.

— Правда?

— Правда.

Меня переполняет замешанная на боли эйфория, распирает изнутри так, что я не могу сделать вдох. Легкие горят, в горле застревают слова, которых не знаю, которых нет ни в одном языке мира — слов, что передали бы мои чувства. Живому мне нет возврата в Ориму, к тебе. Я будто грешник, перед носом которого захлопнулись врата рая, но музыка и свет еще льются в узкую щелку.

— Как он? — голос надо мной немыслимо громкий.

— Утром проснулся, поговорил со мной, а потом снова уснул.

— Плохо, похоже, все серьезнее, чем мы предполагали.

Почему они кричат? Почему голоса дробятся, будто эхо в подворотне?

Открываю глаза.

— Можно потише, мать вашу!

По щекам Тани снова бегут слезы, Сергей встревожен, позади, сложив руки на груди, стоит Вера. Только сейчас до меня доходит, что все говорили шепотом.

— Нормальная реакция при травме — его все раздражает, — сообщает хозяйка. — Дан, голова болит?

Прислушиваюсь к своим ощущениям. Голова туго стянута повязкой, тяжелая, но боли нет.

— Нет.

Лица светлеют от облегчения, ну надо же, какая забота! Через полчаса прогоняю всех от своей кровати и медленно-медленно тащусь на крыльцо покурить. Сергей помогает мне сесть и протягивает пачку сигарет.

— Дан, — глядя в землю, говорит он, — хочу сказать тебе… спасибо. Спасибо, друг! Ты сделал там, на руднике, то, чего не смог бы никто другой.

— Но ведь…

— Жертвы неизбежны на любой войне. В отряде всего погибло четверо, семь раненых, но то, что ты сделал, спасло весь отряд.

— Да ладно, — отмахиваюсь я, выпускаю колечко дыма и смотрю, как оно медленно рассеивается.

Сергей кашляет, вытирает рот рукавом, мне почему-то кажется, что он тоже невыносимо хочет затянуться.

— Для тебя есть еще одно задание, — говорит он, — потом, как отлежишься, поправишься…

— Какое?

— Выяснить местонахождение аэродрома противника. Придется пробираться в глубокий тыл врага, но тебе, я думаю, не впервой.

Киваю, позабыв про повязку, виски стягивает от боли, но в груди зарождается искорка радости — в логово Алвано я готов отправиться хоть сейчас.