Александр Михайловский - Октябрь: Однажды в октябре. Время собирать камни. Вся власть Советам!

С Таврической мы свернули на Тверскую, а с Тверской – на Кавалергардскую. Идти было меньше километра. На пустынных улицах не было видно ни одной живой души. Лишь на пересечении Кавалергардской и Шпалерной навстречу нам попался припозднившийся прохожий, но увидев нас, он испуганно шарахнулся в подворотню. На афишных тумбах болтались обрывки каких-то плакатов, улицы освещались редкими фонарями, лампы которых горели вполнакала. Было сыро, темно и неуютно.

На Шпалерной, там, где в мое время стоял памятник Дзержинскому, виднелись одноэтажные корпуса Аракчеевских казарм. До начала войны в них находилась Офицерская кавалерийская школа, которой одно время командовал генерал Брусилов. Сейчас здания казарм стояли бесхозными, и были частично разграблены местными жителями.

А вот и цель нашего путешествия!

В конце улицы стоял массивный пятиэтажный дом, построенный в стиле модерн. Именно в нем и располагалось Товарищество печатного и издательского дела «Труд». В этой типографии сегодня печатался очередной номер большевистской газеты «Рабочий путь».

Мы остановились и стали совещаться. В типографию я решил отправиться вместе с Бесоевым. Ирину пока брать с собой не стали. Женщина, тем более красивая, – это отвлекающий фактор. А беседа со Сталиным предстояла серьезная.

Найдя нужную вывеску, мы с моим спутником вошли в темный, пахнущий сыростью и кошками подъезд, где впотьмах столкнулись с невысоким плотным мужчиной, выходившим из дверей типографии. Он ударился коленом о мой сундучок и сквозь зубы выругался:

– Шени деда…

Я понял, что это не кто иной, как товарищ Сталин собственной персоной.

– Гамэ мшвидобиса, генацвале (Добрый вечер, дружище), – поприветствовал я его по-грузински. Изумленный Сталин машинально ответил мне:

– Гагимарджос, – после чего, справившись с удивлением, спросил уже по-русски: – Товарищ, а мы разве с вами где-нибудь уже встречались? Я не могу в темноте разглядеть ваше лицо.

– Товарищ Сталин, мы к вам пришли по важному делу, – сказал я. – Информация, которую мы вам хотим сообщить, еще не известна никому в Петрограде. Вы можете опередить всех, опубликовав ее на первой полосе вашей газеты. Завтра, точнее уже сегодня, «Рабочий путь» будут рвать из рук мальчишек-газетчиков.

Заинтригованный Сталин задумался. После недолгих размышлений в нем сработал инстинкт журналиста, и он пригласил нас в типографию, где для редактора большевистской газеты был сделан небольшой закуток, отгороженный фанерной перегородкой от цеха, в котором были установлены печатные машины и линотипы. На небольшом столе виднелся чайник и несколько стаканов в подстаканниках. Тут же присутствовал заправленный серым одеялом топчан. Я подумал, что порой Сталину приходится есть и ночевать прямо на рабочем месте.

В помещении пахло знакомым мне ароматом типографской краски, рабочий пронес мимо набранную полосу и положил ее на верстак.

При свете десятилинейной керосиновой лампы мы более тщательно рассмотрели друг друга. Сталин сейчас не был тем монументальным вождем Страны Советов, которого мы привыкли видеть в фильмах о войне или послевоенном времени. Ему было всего сорок лет, и похож он был на обычного кавказца. Одет Сталин был просто – в солдатскую гимнастерку, брюки, заправленные в солдатские сапоги, и поношенную серую куртку. Сталин разглядывал нас с не меньшим любопытством.

– Давайте представимся друг другу, – сказал Сталин. – Как меня зовут и кем я работаю, вы, похоже, уже знаете. А вот я не знаю, с кем имею честь беседовать.

– Тамбовцев Александр Васильевич, – ответил я, – некогда специальный корреспондент одного из информационных агентств. Можно сказать, ваш коллега.

– Старший лейтенант Бесоев Николай Арсентьевич, – представился мой спутник.

Сталин с интересом посмотрел на него. То ли ему показалась знакомой эта осетинская фамилия, то ли он удивился тому, что вроде бы сухопутный офицер носит военно-морское звание.

– Как к вам обращаться, – спросил Сталин после небольшой паузы, – «господа» или «товарищи»?

– Обращение «товарищи» для нас более привычно, – ответил я.

Сталин понимающе усмехнулся.

– Итак, товарищ Тамбовцев и товарищ Бесоев, что же такого важного вы хотели мне сообщить?

– Речь идет о судьбе революции, – сказал я. – Вы, наверное, знаете, что некоторые деятели Временного правительства очень бы хотели, чтобы германцы начали наступление на Петроград?

Сталин кивнул и, достав из кармана портсигар, закурил папиросу.

– Германское командование планирует провести десантную операцию по прорыву немецких кораблей в Рижский залив и захват Моонзундских островов, – сказал я и обратился я к Бесоеву: – Николай Арсентьевич, дайте, пожалуйста, карту.

Тот достал из планшетки сложенную в восемь раз карту с планом немецкой операции. Я развернул ее на столе перед Сталиным, который с любопытством смотрел на мои манипуляции, и продолжил, водя по карте карандашом как указкой:

– Вот смотрите, в случае успеха немцы обойдут приморский фланг русской армии и высадят десант, который беспрепятственно двинется на Петроград. Не факт, что они смогут взять его. Но Временное правительство, а точнее, те, кто выступает за военную диктатуру, объявят столицу на военном положении. Правительство сбежит в Москву, а в Питер введут нераспропагандированные части, которые начнут в городе резню. В первую очередь будут уничтожены руководители Советов всех уровней и лидеры большевиков. Петроград зальют кровью. Вспомните, что нечто подобное произошло в 1871 году в Париже, где французские войска под командованием Тьера, и при поддержке немцев, уничтожили Парижскую Коммуну.

Сталин нахмурился. Он долго смотрел на карту, потом перевел взгляд на нас и неожиданно спросил:

– Товарищи, а вы, случайно, не из ведомства генерала Потапова?

Я улыбнулся. Генерал-лейтенант Николай Михайлович Потапов был начальником военной разведки русской армии. С июля 1917 года он тесно сотрудничал с большевиками.

– Нет, Иосиф Виссарионович, сейчас мы не из этого ведомства, хотя некоторые из нас и имеют к нему прямое отношение. Особенно Николай Арсентьевич, – я жестом указал на Бесоева.

И в этот момент у меня в кармане запищала рация. Достав ее – Бесоев потом сказал мне, что в этот момент глаза у Сталина стали по девять копеек, – я включил прием и услышал голос Вадима Свиридова, одного из бойцов обеспечения, отвечавшего за нашу связь с адмиралом Ларионовым.

– Дед, я Пегий. Только что вышел на связь Первый. Публика прибыла, большая музыка началась. Как понял меня? Прием.

– Пегий, я Дед, понял тебя. Оставайся на связи, – ответил я.

– Что все это значит, товарищи? – несколько изумленно спросил у нас Сталин.