Елена Шишкова - Цветочек аленький [СИ]

— Полно те, Емеля, ярится. Не долго тиуну пировать осталось, Улеб приедет, все на поклон к княжичу пойдем, мож от щедрот своих, голову наместника нам пожалует. — Постоялый двор смехом не добрым заполняется. Улеб с Лютом, водой ключевой ужин жирный запивая, уже знают, чем почет людской завоевывать станут.

К ночи темной дружинники подъезжают, город сонный молодецким гамом будя. Княжич с приспешником своим, у ворот, воинов дожидаясь, под раскидистой ивой уж задремать успевают, когда тишь ночную лязг мечей и крики недовольные оглашают.

— Отворяй, кому говорю! — Слышен крик Власа, что за место воеводы с дружиной остался. — Больно надо нам войной на вас идти, сами поклонитесь, князя признавая.

— Ты на веру нас не бери, коли Улеб с вами прибыл, то пущай и слово держит. — Не сдаются стражи градские, в словах правды не видя.

Любуется Улеб служивыми, эка разоряются, спорить не боясь. Хороши воины, с такими град в покое будет. Ну да думы думами, а потеху сворачивать надобно. Затянулось ныне представление, не должно то, князю, как татю опальному, в ночи под кустом хоронится.

— Отворяй, служивый. Я князь ваш, а то дружина моя по указу отстала, прежде, чем к тиуну идти, хотел вызнать, что народ о наместнике думает. — Со словами теми, медальон княжеский из-под рубахи Улеб достает, на удивленье вдосталь любуясь. С поклонами, охами, да ахами, открывают стражи ворота, покой и тишину граду возвращая.

Тиун новгородский почивать изволит, палец пухлый во сне посасывая. Говорят сон крепок у того, кто с совестью в ладах. У наместника хоть и грехов за душой немало, а сожаленья не грызут, потому и спит он, аки младенец новорожденный. Сквозь пелену забытья, на границе дремы, слышит тиун, как кричит служка его, слезами упиваясь:

— Да почто ж вы средь ноченьки? Да неужто не стоит служба его солнца утреннего дождаться. Не слушай, княже, что люд бестолковый глаголит. Им бы обхаять человека достойного. Ни медяшки себе не брал, все в казну отдавал, а вы его, как татя, средь ночи черной из дому забрать хотите. — Подвывая, как волчица, в зиму лютую щенков потерявшая, баба грудью необъятной проход закрывает.

Теряется Улеб, ну не бить же бабу глупую, да только та посреди порога на коленях стоит, пройти не давая. Видно судьба у княжича нынче людей потешать, в положение глупом оказываясь. За воинами, услышав, что княжич к тиуну собирается, полгорода собаками беспризорными увязалось. Теперь вся братья эта стоит, в спины дыша, за потехой, что баба дурная устраивает, наблюдая. Прислужница же, подол платья безразмерного подобрав, ботинки пыльные Улебу лобызать кидается. Княжич, гнев свой еле сдерживая, уж пнуть скаженную решает, но видно Род мольбам его внял, и навстречу воинству растерянному, сам тиун новгородский выходит. В рубахе до полу, с бородой измятой, да щеками со сна румяными, наместник выглядит аки дитя разбуженное, оттого немного капризное. Женщина, только что голосившая, замолкает, господина своего телесами необъятными прикрыть стараясь, да лишь зазря старается, ибо сам тиун на голову выше, да брюхом богаче, чем рабыня дородная.

— Что за шум? Ядвига, чего голосишь, как порося? — Брови сурово сдвинув, тиун, наконец, вновь прибывших оглядывает. Чужаки, с дороги запылённые, виду не приветливого, да с презреньем на посадника градского поглядывающие, мужчине по сердцу не приходятся. А уж то, что полграда за пришлыми собралось, совсем покоя не внушает.

— Бунтовать вздумали, холопы? Так стражи мои смелость мечами с вас повытряхнут. — Окончательно сбросив дрему, тиун недобро на гостей не званных глядит.

— Ты впредь не языком мели, а делами делай. — Ровным голосом Улеб заговаривает, поднятьем руки народ к тишине призывая. — А ныне к ногам моим склонись, коли сам очами плох, да умом скуден, подскажу, что князь пред тобой.

И в свете звезд, да месяца растущего, грозен взгляд очей черных, страшен блеск меча отточенного. Понимает тиун, чей гнев на голову свою дурную призвал, да поздно понятье то пришло, без суда и следствия, народу на растерзанье наместника новгородского отдают. Что б решенье народное приговор ему вынесло.

Красивы ночи на Руси. На звездном небе косой серебряной месяц светит, дороги промеж домов освещая. И в мрачном величье своем бесстрастным свидетелем гибели жуткой становится. К коням привязывают того, кто вчера судьбы вершил, да указы раздаривал, без жалости и сожаления четвертовать решая. Лишь прислужница — Ядвига в защиту бросается, скакунам дорогу преграждая, да так и помирает, копытами раздавленная. Тиун же, до первых лучей солнца, в агонии смертельной пощады вымаливает. Но глух порой народ угнетенный, в мести своей длань судьбы видя. Да только, не перекрыть горечь обиды людской, что годами жизни под началом тиуна не справедливого взращивалась, лишь смертью его. В эйфорию от мести своей впадая, жаждет народ триумф свой продолжить. Оттого, дождавшись, как утихнет наместник, взгляд стеклянный на зорьку устремив, народ новгородский Улеба славить начинает, за здравие княжича мед поднимая. Да в подпитье пляски с бубенцами устраивают.

(*Пенька — веревка, широко используемая в судоходстве, т. к. практически не разъедается соленой морской водой. В данном случае княжич боится, что его повесят за клевету. — прим. автора)

Уж третий раз гонец ответ пред княгиней держит, уж умаялся болезный по кругу языком молоть, сказывая о том, как Улеб Новгород покорял. Недовольно брови Ольга хмурит, губы алые поджимая, перстами по древку лавки постукивает. Мысли разные в голове женской роятся, да не одной путной. Не нравится княгине, что воли много на себя Улеб берет. От гнезда оторвавшись, сразу смерть, да беззаконие чинить принимается. Виданное ли дело без суда справедливого, а по решенью самовольному наместников толпе на растерзание давать.

— Скачи обратно, да передай князю Новгородскому, что коли гнев да недовольство мое вызвать пытался, то сие удалось ему. Коли отпираться примется, напомни, что любое деянье супротив власти законной смертью карается. Наместник мною посажен был, и с делами градскими справлялся, допреть разлада не было меж нами. Коли Улеб чего плохого о нем разузнал, должен был в начале у меня о решении справиться. На суд княжеский тиуна отправить, а не с плеча впопыхах рубить. Чем от лихих людей ныне сын Игоря отличается, коли как собаку безродную посадника княжеского погубил?

Гонец кланяясь, вон выходит, в Новгород с известьями поспешая. Ольга же, разговор безрадостный кончив, чернушку кличет, главу скоморохов городских в терем княжеский снарядить приказывая.

Кто допредь людей, что потехой на жизнь промышляют, не видывал, поразился бы, как черны лица их и курчавы волосы. Кучей бусин кафтаны украшены, очи темные сурьмой мрачной подведены. Рубахи яркие, так что глаз колит, вышивкой затейливой на воротах отделаны. Глава скоморохов, ни чем не отличный от братьев своих, также черен, да в бубенцах от макушки до пят, пред княгиней стоит, шапкой лисьей в руках поигрывая. И нет в обличье его покорности той, что простому люду свойственна. Не почтительна улыбка, зубами лошадиными радующая, нет прогиба спины, да головы наклона. Словно не в княжеский терем для разговора сокровенного, а в купчую лавку за сбруей конской зашел.