Тимур Максютов - Нашествие [litres]

– Где взял, там больше нет.

Темник поднялся, едва сдерживая гнев. Сказал грозно:

– Верни. Не тебе он принадлежит, но семени великого Чингисхана.

– Ой, кто бы говорил. Ты же сам его выбросил. Кроме того, в Каракоруме у хана Угэдэя такой же имеется, да? Вернее, подделка. Обман, тобой устроенный. Как будешь объяснять? И зачем нам скандал? К тому же ни ты, ни твои друзья с ним не управятся. Не вашего уровня техника. Я теперь не уверен, что и сам Чингисхан умел. Хотя… Талантливый был человек, даже гениальный. Может, интуитивно разобрался.

– Что ты собираешься с ним делать?

– Элементарно, приятель. Использую по назначению: возьму твою тысячу всадников, поведу их в бой и разобью булгар к чертям собачьим. Это же Орхонский Меч, дарующий победу его владельцу в любой битве. Или ты забыл?

– Хорошо, – сказал темник, – мне действительно нужна победа над Булгаром. А что нужно тебе?

– Во-первых, полевые испытания устройства после временного перехода. Не морщи лоб, всё равно не въедешь. Во-вторых, мы об этом поговорим, когда я вернусь. Поверь, тебе моё предложение понравится.

Субэдэй-багатур посмотрел в темнеющее небо. Пробормотал что-то. Может, спрашивал совета у Небесного Отца? Наконец, согласился.

– Будет тебе тысяча. Смотри, шаман, не обмани. Ты меня знаешь: всё войско подниму, степь у тебя будет под ногами дымиться, но найду. И умирать ты будешь долго.

– Мы все когда-нибудь умрём, – усмехнулся Барсук, – только я – позже тебя. Лет так на восемьсот с хвостиком.

Как степной пожар, неудержим монгольский поток. Каждая сотня скачет отдельно, а кони подобраны по масти: в первой сотне – гнедые, во второй – вороные, и дальше: мышастые, саврасые, серые, соловые, игреневые, пегие, чубарые, каурые…

Ходко идут, но привалы чаще обычного: криворожий дарга, которого сам Субэдэй старшим назначил, к седлу мало привычен, устаёт быстро. И где видано, чтобы над тысячей всадников такого бестолкового ставили начальником?

Тысячник удивлён, но виду не подаёт: в монгольском войске приказы обсуждать не принято, а принято – исполнять. Не то живо переломят хребет, дабы позорно кровью мать-землю не пачкать: смерть почётная, да утешение слабое.

Новоиспечённый полководец велел идти коротким путём, к малой крепости – балику, где сам булгарский хан Алтынбек с главными силами: тремя тысячами всадников. Убиться этот Барсук задумал, не иначе. Никогда так монголы не воевали, чтобы глупо на превосходящие силы бросаться.

Тысячник до последнего думал, что дарга сделает, как обычно: отряду велит спрятаться, а сотню пошлёт, дабы врага выманить и на засаду навести. Но Барсук велел всей тысяче перед земляным валом балика выстроиться и из луков стрелять. А сам вынул странное оружие – то ли короткий кривой меч, то ли длинный кинжал – и что-то над ним бормочет. Говорили ведь про Барсука, будто сильный шаман.

Тысячник немного успокоился: Субэдэй-багатур лучше знает, кого полководцем назначать. Поэтому, хоть и скрепя сердце, выполнил приказ: скакать всей тысячей под земляную стену. Рванулись вперёд разноцветные сотни, через брод, разбрызгивая воду реки Урал…

А Барсук тем временем едва сдерживался: Орхонский Меч показывал ему абсолютно другое поле битвы. Откуда-то взялись расплывающиеся в жарком мареве зубчатые горы, грохотала медью пехотная фаланга, ощетинившаяся длинными пиками, а на левом крыле гарцевали совсем иные всадники: полуголые, чёрнокожие, без стремян, сидящие на леопардовых шкурах вместо сёдел. Шатались, приближаясь медленно, и от этого ещё страшнее, какие-то громадные силуэты, грозно сверкая белыми кривыми копьями. Нет, не копьями!

– Да это же бивни, – выдохнул Барсук, – мать моя-женщина, откуда тут слоны?

Яростно тёр золотой шарик, брал рукоятку и таким хватом, и этаким, вздымал клинок над головой и махал им – картина расплывалась, исчезала и вновь появлялась, но никак не соответствовала реальной.

По команде Барсука фаланга двинулась: сначала шагом, а потом всё быстрее и быстрее, переходя на бег, готовя страшный удар по вражескому войску, столпившемуся беспорядочной кучей. Торжествующий вой оповестил о близости победы.

А здесь, на реке Урал, в тринадцатом веке, доверенная ему тысяча погибала под градом стрел с земляного вала; наконец, вылетела конница булгар, сверкая кольчугами, грозно качая гусиными перьями на остроконечных шлемах – и врезалась в монгольский фланг, сминая его, перемалывая в труху…

Шаман бросил клинок на землю, принялся его топтать, изрыгая грязные нездешние слова. Увидел, как из кровавой воющей свалки вывернулся и рванул в его сторону всадник; было далеко, но пришелец как-то понял – это тысячник, и скачет он вовсе не для того, чтобы поблагодарить начальника за умелое руководство боем.

Барсук опомнился, поднял из пыли меч. Бросился к коню, невыносимо долго не мог попасть ногой в стремя; испуганный мерин хрипел и топтался, явно планируя смыться без неумелого седока. Барсук заорал:

– Да стой ты спокойно, скотина!

Вскочил в седло, оглянулся: тысячник лежал метрах в пятидесяти, утыканный стрелами, как подушечка для иголок. Барсук врезал под бока и чуть не вывалился из седла, когда мерин прыгнул вперёд; наклонился к холке и пробормотал:

– Чёрт, поломалась машинка. Видно, при темпоральном переходе настройки сбились. А ведь сработала под Волгоградом нормально, батальон аватаров за пять минут прихлопнули. Ладно, попробуем по-другому.

И понёсся на запад – совсем не в ту сторону, где была ставка Субэдэя.

Сентябрь 1229 г., город Владимир, палаты великого князя

Азамат жмурился от удовольствия, цокал языком, будто дочку за царя выдал.

– Вот это дело! Славно вышло, брат Дмитрий. Теперь быстро договоримся. Будем Субэдэя кучно бить: рязанцы и владимирцы за нас, как верные союзники. Только в этот раз на барана менять монгольского шакала не станем – башку отрубим, и всё.

– Не спеши, сардар: пока договор не подписан, остальное – пустые речи. И Юрий Всеволодович ничего толком не обещал, старый лис, – сказал Дмитрий. Выглядел он озабоченным и даже, пожалуй, расстроенным.

– А я верю, что всё получится. Эх, здорово! Снова плечом к плечу, вчетвером, как в Бараньей битве! Кто против побратимов устоит?

Радостный Азамат ушёл давать указания булгарской конвойной сотне: утром предстояло выступать в обратный путь, не мешкая.

Хорь сказал:

– Ладно, половец доволен, понять можно: возвращается к своему царю с ответным посольством, поручение исполнил. А меня лично зло берёт. Как Юрий сказал? «Федьку на цепь, да на хлеб и воду, судить будем за воровство и убийства». Как же, осудит он собственную собаку. Зря ты его отдал. Надо было по дороге придушить тихонько. Или голову отрезать, смолой приклеить обратно и сказать, что так и было.