Елена Хаецкая - Дама Тулуза

И отозвался Краон:

– Господь с вами, мессир! Не пепелищем же собираетесь вы править?

Но тут вмешался кардинал Бертран, раздраженный всеми и вся.

Для начала напустился на Краона.

– Так что же вы, мессир, – загодя ярясь, осведомился кардинал, – сомневаетесь в том, что Господь поможет нам овладеть Тулузой?

Краон, в глаза легату дерзко глянув, сказал:

– Я сомневаюсь в том, что графу де Монфору вольготно будет править пепелищем.

А легату только дерзости и надо было. Раскричался:

– Не всякому слову, какое рвется с губ, волю давайте! Думайте, мессир, прежде чем говорить! Не усомняйтесь в милости Божией! Господь осудил Тулузу смерти и послал меня сказать вам это.

– Да? – насмешливо молвил Краон. – А я-то, темнота, думал, будто вас послал папа Гонорий…

Легат вспылил. Хотел ударить Краона по лицу, но Краон перехватил пастырскую десницу.

Кардинал Бертран выдернул руку и резко сказал:

– За слабоверие и дерзость я осуждаю вас посту, на хлеб и воду.

– Надолго? – спросил Краон.

– На два дня.

Краон повернулся к Монфору и сказал высокомерно:

– Знать бы заранее, какие дела здесь творятся. Не стал бы слушать вашу супругу. Ноги бы моей здесь не было! А вы, мессир де Монфор, оставайтесь ковать свою погибель, коли вам охота.

Симон только и сказал ему:

– Прошу вас, мессир, подчинитесь легату.

И ушел Краон в бешенстве.

А легат, проводив его глазами, начал Симона грызть.

– Вы теряете уважение воинов Христовых. Скоро вы не сможете удерживать их в руках. Вы нерешительны, вы стали слабы…

Симон сжал губы, чтобы не отвечать.

Кардинал Бертран сощурил глаза – за долгую зиму успел возненавидеть Симона – и добавил едко:

– Должно быть, старость притупила ваш воинский дар, а неудачи и грехи лишили рассудка…

Симон склонил голову и тихо спросил легата:

– Святой отец, могу я нижайше молить вас об одной милости?

– Просите, – отозвался легат, немного удивленный. Он не ожидал от Монфора такого смирения.

– Уйдите, – еле слышно проговорил Симон. – Ради всего святого, уйдите отсюда!

– Давай!..

Под крики, рвущиеся из натруженной утробы, под резкие сигналы свистков, тянут башню за кожаные ремни. Будто гребцы на галере: взяли! взяли!..

Тяжелые колеса катков, сделанные из цельного спила, начинают оборачиваться.

– Давай!.. Давай!..

Долго, натужно влечется башня под стены Тулузы. Вот она выплывает из-за Нарбоннского замка – смертоносное чудище, одних устрашая, других радуя.

Сбоку от тянущих башню идут солдаты с высокими щитами, прикрывают от стрел и камней.

А Тулуза, едва только завидев Киску, тотчас же признала в ней свою близкую погибель и начала обстреливать сразу с двух сторон: от Саленских ворот и от ворот Монтолье.

По разумному приказанию Симона, Киску обливают водой из бочки. Бочку поднимают на самый верх осадной башни с помощью блоков и веревок. Деревянная Киска должна быть все время влажной, чтобы ее непросто было поджечь. По такой жаре приходится таскать бочки несколько раз в день.

Долго не приступали к вечерней трапезе – ждали графа Симона; тот все не шел. Только Краон потребовал хлеба и воды и вкушал, на легата не глядя, с видом горделивым, будто невесть какое яство.

Амори сказал, наконец, что за отцом надо бы послать.

– Я пойду, – молвил епископ Фалькон. И легко поднялся из-за стола, не позволив себе возразить.

Фалькон знал, где искать Монфора, и не хотел, чтобы тому помешали.

Монфор был у могилы обоих Гюи, брата и сына, на маленьком кладбище под стеной часовни. Стоял на коленях, выпрямив спину и вытянув перед собой сложенные ладонь к ладони руки.

Фалькон замер, боясь разрушить его уединение.

Симон молился вслух, в самозабвении, как это часто с ним случалось, когда переставал заботиться о том, звучат ли слова в голос или же гремят в одной только душе.

Закатное солнце обливало Симона расплавленным золотом. На стене часовни застыла в неподвижности его тень, темный, увеличенный профиль с крупным носом и тяжелым подбородком.

Он произносил слова уверенно, и Фалькон понял, что он делает это не впервые. Почти не дыша, епископ слушал.

Симон просил о смерти. И как же он расписывал ее перед Богом, как упрашивал, какой милой представлял ее в своих мольбах. Чаял найти в ней покой и долгожданный мир, полнилась она тишиной. Той тишиной, в которой так слышен шелест лепестков Вселенной.

И тосковала душа Симона по этой тишине. Глотнуть бы ее, исцеляя раны, – а там суди меня судом Своим, Господи!

Симон замолчал. Опустил руки и совсем другим тоном спросил (а головы так и не повернул – на спине у него глаза, что ли?):

– Подслушиваете, святой отец?

– Да, – сказал Фалькон.

Симон встал, приблизился к епископу – высокий, в наступающих сумерках страшноватый.

– Зачем? – спросил он Фалькона.

– Собственно, я пришел звать вас к трапезе. Все уже собрались.

– А, – отозвался Симон. И замолчал. Но с места не тронулся.

Тогда епископ Фалькон сказал ему бесстрашно:

– А вы, оказывается, малодушны, мессен де Монфор.

Симон скрипнул зубами. Фалькон взял его за руку.

– Идемте же, вас ждут.

Но сдвинуть Монфора с места ему не удалось. Симон стоял неподвижно. И безмолвствовал. Наконец он заговорил:

– Скажите одно, святой отец: почему наша кровь не дает всходов?

– Почему вы так решили?

– А что, разве это не так? – в упор спросил Монфор.

Фалькон откликнулся:

– На все воля Божья.

– Господь не благословил мои труды, – упрямо повторил Монфор. – Все было напрасно. Кардинал прав: я становлюсь старым…

– Кардинал вовсе так не считает. Просто он хочет таким образом подхлестнуть вашу решимость.

– Меня не нужно подхлестывать! – зарычал Симон. – Я не вьючный верблюд, чтобы меня…

– А вы гордец, – заметил Фалькон.

Помолчав, Симон отозвался, уже спокойнее:

– Конечно.

– И притом малодушны.

Неожиданно Симон проговорил:

– Дыхание мое ослабело, дни мои угасают; гробы предо мною…

Он все еще держал епископа за руку и сейчас больно смял его пальцы. Фалькон поморщился.

– Простите, – опомнившись, пробормотал Симон.

Епископ Тулузский улыбнулся, потирая руку.

– Вы помните, малодушный гордец, чье имя носите?

– Симона Петра…

Фалькон пропел вполголоса:

– Tu es Petrus, et super hanc petram aedificabo Ecclesiam meam… [1]

– «Камень», – задумчиво повторил граф Монфор. – Я – Симон, я – Петр, я – камень, положенный в основание…

Фалькон внимательно смотрел на него снизу вверх ясными светлыми глазами.

– Но я ведь не камень, – совсем тихим голосом добавил Симон. – Я человек, мессир. Я человек, и мне бывает больно…

О симоновой слабости знает только Фалькон. Наутро Симон опять огрызается в ответ на попреки вечно раздраженного легата, он снова орет на рыцарей, которые грозятся уйти, если граф не заплатит. И на Тулузу обрушивается первый залп из мощных катапульт Киски.