Елена Хаецкая - Бертран из Лангедока

А Адемар – вон он, Адемар Лиможский. И сын его Гюи тоже явился – коренастый юноша, очень похожий на отца. Только виконт Адемар пухленький, рыхленький, весь как мягонький свежий хлебец, а Гюи – угловатый, крепкий, черствый.

Ну и граф Риго… Как же без Риго? Да разве упустит он такую радость – на коне погарцевать, под стрелами повертеться, богохульствами округу порадовать, лихость свою во всей красе развернуть! Графу Риго только намекни, что такая возможность представляется. Глядишь – тотчас примчится. И вот уже между шлемов мелькает встрепанная золотая шевелюра; серые глаза, круглые, как у совы, таращатся, выискивая добычу. Девчонок всех, небось, уже перепортил, до кого дотянулся, а может, и молодых парней – с него станется. За девчонок, впрочем, эн Бертран на графа не в обиде: порода у эн Риго крепкая, ублюдки от него рождаются семижильные. Одна только польза от графа и есть; в остальном же – сущая саранча.

Итак, душным июльским днем 1183 года эн Бертран лежал – или, лучше сказать, валялся на широкой кровати. Подросший белый щенок лениво жевал угол одеяла, пристроившись под боком у хозяина. Босой, в одной рубахе, заложив руки за голову, эн Бертран созерцал потолок – низкий каменный свод и черные балки. На одной едва покачивалась под легким сквознячком паутина.

Из окна комнаты в высокой башне открывался превосходный вид. За стенами замка, где разгуливали двое из «одиннадцати апостолов» и сидел, грызя неспелое яблоко, лучник Эмерьо, простирались зеленые луга. Вдали, у подошвы холма, густо поросшего лесом, раскинулась деревенька. В некотором отдалении от нее, но тоже хорошо видная отсюда, находилась вторая. Бойкая речушка Мюро, не пересыхающая даже в самую отчаянную жару, блестела среди зелени.

Между ближайшей деревней и замком топорщились шатры, числом четыре. Тут и там чернели пятна кострищ. Сенокосные луга безнадежно испорчены лошадьми и осадными машинами. Одно поле потравили; другое еще оставляло надежду на урожай.

Впрочем, эн Бертран размышлял совершенно не об этом. Неплохо было бы покрошить всех этих высокорожденных господ в капусту. Эдакий изысканный салат под чисто провансальской заправкой из острой смеси мозгов и шлема…

– …И рыжих волос графа Риго, – добавил Юк, которому эн Бертран доверительно пересказал свои мысли.

На животе у Бертрана удачно поместился кувшин с молодым красным винцом, под рукой – ломоть белого хлеба. На окне, поджав под себя левую ногу, сидит Юк с лютней. Та половина лица, что обожжена, обращена к Бертрану, и кажется, будто Юк чернокожий.

– «Иго-го» – хорошая рифма к «граф Риго», – задумчиво молвил Бертран, отщипывая кусочек от белого хлеба.

Так, вдвоем, они сочиняли песенку, которая взбесила бы гневливого графа. Не спешили. Времени у осажденных всегда больше, чем у осаждающих.

– «И нет его», – сказал Юк, трогая струны. – Может, так?

Бертран прислушался к мелодии. Пес шевельнулся под локтем, несколько раз стукнул хвостом по одеялу и засопел.

– Гм… – произнес Бертран. – Хочешь вина?

Юк слез с окна, взял из хозяйских рук кувшин.

– «Нет его», как же, – проворчал Бертран. – Дождешься… Маячит вон под окном, чтоб его собаки съели.

– Эмерьо говорит, что может его подстрелить, – сообщил Юк между двумя глотками вина.

– И думать пусть забудет! – сказал Бертран. Даже приподнялся от беспокойства. – Убить наследного принца? Чтобы сюда явился старый король Генрих и спустил с меня шкуру?

Юк пожал плечами. Бертран вдруг сообразил, что кувшин до сих пор у жонглера и тот все еще пьет. Отобрал.

– Хватит с тебя.

Юк безропотно отдал кувшин – от Бертрана легко схлопотать, если помедлишь.

– Эмерьо говорит, что три стрелы пустит наверняка, без промаха.

– В солдат пусть стреляет, – сказал Бертран. – И Константина трогать не сметь.

Юк почесал кончик длинного носа. Его фиглярское черно-белое лицо забавно сморщилось.

– А зачем тогда вы всю эту войну затеяли?

– Захотелось, – сказал Бертран. – А что, нужна еще какая-то причина?

В первый же день, когда воинство Риго и Адемара подступилось к стенам Аутафорта, произошло столкновение. То ли Хауберт недоглядел, то ли граф Риго так в бой рвался, что вовремя остановиться не сумел, но только набежала лавина на высокие стены Аутафорта и ударила со всей силы.

Замок вздрогнул, как человек, которого хлопнули по плечу; больше же ничего не произошло. Осаждающие потеряли троих или четверых; осажденные всего лишь одного – да и тот пропал по глупой случайности.

Это был как раз тот неумытый мужлан, именем Жеан, что грезил домной Аэлис и даже пытался слагать стихи, да только в памяти они не застревали, а записать не умел, так что сгинули все эти художества вместе с Жеаном.

Вот граф Риго штурмует крепкие стены Аутафорта, и один из приведенных им лучников пускает стрелу, и Жеан, помогавший наваррцу Эмерьо устанавливать высокий щит (дабы ловчее прятаться и целиться из большого лука на треножной опоре), вдруг вскрикивает жалобным голосом и валится набок, своротив щит и рухнув прямо на лук наваррца Эмерьо.

И Эмерьо ругается на чем свет стоит, а Хауберт машет рукой, и меч в руке Хауберта сверкает на солнце. Трое брабантцев подтаскивают к краю стены бочку с кипящей водой и опрокидывают. Вода с шипением устремляется вниз, марая омытые зноем серые камни стен, обваривая траву и вызывая громкий вой воинов Риго и Адемара.

И эн Бертран видит все это и смеется, и его светлые волосы треплет легкий ветерок, и высятся за его спиной грозные стройные башни Аутафорта.

Хоть и воспевал эн Бертран в своих непревзойденных сирвентах радость конной атаки, но сам вел войну согласно иным законам, ибо поэзия здесь не советчик.

Итак, эн Бертран весьма доволен, а граф Риго внизу ярится, точно цепной пес, которому издали показывают очень лакомый кусочек.

И вот, ворча и ругаясь, разбивают внизу шатры, отправляют в деревню нескольких солдат с наказом как следует пограбить, но никого до смерти не убивать; а еще двое закапывают в землю погибших.

И Хауберт, обтирая ладонью пот со своей толстой рожи, отдувается и сообщает, что убитых среди Бертрановых людей нет… то есть, вроде бы, есть, но он, во-первых, пока не умер, а во-вторых, по мнению капитана Хауберта, человек этот ничего не стоит, так что и печалиться тут особо не о чем.

И эн Бертран, сердясь, идет к лучнику Эмерьо и возле поверженного щита видит Жеана со стрелой в боку.

Бертран наклоняется над Жеаном и берет его за руку.

И Жеан говорит:

– Мне страшно.

А после умирает.

И эн Бертран, отпустив его руку, отдает приказание похоронить этого Жеана, а после хлопает Хауберта по плечу и говорит:

– Граф Риго еще обломает об нас все свои зубы!