Елена Хаецкая - Человек по имени Беда

Среди гостей Пиф вдруг разглядела своего бывшего наставника Белзу. Сидели среди каких-то жирных в хорошо подогнанных черных костюмах. И богаты, на толстых пальцах золотые кольца – тоже какие-то мясистые.

А грозный Белза как будто меньше ростом стал. Голову в плечи втянул, что ли, сутулиться начал? Не мог же он усохнуть за несколько-то месяцев, что Пиф его не видела. И облысел еще больше. Теперь венчик светлых волос едва оперяет голову. Под глазами круги. Они и раньше были, эти круги, только Пиф их не замечала.

Вот один из жирных что-то сказал. Процедил, едва соизволив шевельнуть толстыми губами. Белза с готовностью приник ухом к этим губам. Как хорошо помнились Пиф эти движения – стремительные, точные. Выслушал нового хозяина, что-то ответил вполголоса, уселся снова ровно.

Усталость иссушила его, состарила. И Пиф вдруг поняла, что Белза стал ей жалок.

Отвернулась, чтобы не встретиться с ним глазами.

Наконец официальная часть подошла к концу, и прием продолжился в соседнем зале, который среди служителей Оракула непочтительно именовался «предбанником». Голодные служители налетели на бутерброды, как воробьи на раскрошенную булку. Закусочка, деликатная и скуповатая, кончилась исключительно быстро.

С бокалом хорасанского вина Пиф разгуливала по залу, наблюдала. В углу два программиста (можно подумать, не кормят их в Оракуле! не вольнонаемные ведь) жадно пожирали фрукты.

Кандида, таясь, суетливо подбирала яблочные огрызки. Поймав взгляд пифии, побледнела.

– Пирожок вот спеку… – пробормотала она.

Пиф только бровями шевельнула.

– Можно? – совсем ослабев от страха, спросила Кандида.

– Бери, – разрешила Пиф. И поскорее ушла.

Сегодня было скучно.

Она подошла к окну, но сквозь витражи почти ничего не видела. В мути красных и зеленых стекол угадывались могучий Евфрат, причал, прогулочный катер.

– Пифка, – услышала она за спиной голос.

Обернулась.

Беренгарий. Ну, нахал.

И уже изрядно набрался – интересно, как это ему удалось?

Пошатываясь и глядя на нее мутно и ласково, старший группы программного обеспечения протянул ей свой бокал.

Пиф с подозрением отшатнулась.

– Что это?

– Коктейль.

И лукаво улыбнулся.

Оба фыркнули. Они давно работали вместе, им часто выпадали дежурства в одни и те же дни. Вокруг них постепенно образовалась пустота. Двое посвященных беседуют у окна, и цветные стекла раскрашивают их лица в шутовские маски.

Ни он, ни она не замечали этого почтительного отчуждения. А посетители Оракула, деликатно пожевывая бутербродики и посасывая маслинки, нет-нет, да бросали на них боязливые взгляды.

Что решается сейчас, что происходит в эти мгновения между жрецами?

– Ты что, льешь водку в шампанское?

– Угадала. Умная девочка.

– Да ну тебя.

– Ты попробуй, попробуй.

– Хочешь, чтобы я нализалась?

– Да ты же алкоголичка. Тебе пробку понюхать – и ты готова.

…Предсказательница, одержимая божественным духом Феба, берет из рук программиста бокал. Отдает ему свой. Боги, что за ритуал совершают эти двое? Какие молнии Силы проскальзывают между их соприкоснувшихся рук?

– А этот новенький, как его? – заговорила Пиф, прикладываясь к бокалу Беренгария. – Боги Орфея, какая гадость… Где ты достал водку?

– Пронес под поясом. Новенький-то? У него имя смешное – Беда…

– Противная рожа.

– Да нет, парнишка толковый.

– Троечник.

– Я тоже троечником был.

– Оно и видно.

Пиф приложилась к «коктейлю» основательнее. Ей понравилось. Попросила еще. Беренгарий сказал: «сейчас» и пошел за шампанским.

Теперь они пили вдвоем. И с каждым глотком Пиф становилось все лучше. Зал исчез. Раздвинулся, и стенами стала ночь, озаренная сполохами заката. И вместо потолка стало небо, а вместо канделябров – разбитая на куски луна. Исчезли люди, съедены были все бутерброды. Жертву принесли, и кровь протекла сквозь стекла, и стекла стали красными, и река, протекающая там, за стеклами, стала рекой крови.

Пиф громко сказала:

И ей подали трон.

Она села, бокал в одной руке, виноградная гроздь в другой. Ела виноград и плевалась косточками в гостей, и все почтительно смеялись и не смели отирать лица.

И хохотала.

И провалилась в темноту, где не было уже ни стен, ни ночи, не зарева, ни разбитой луны, ни кровавой реки, ни трона, ни власти, ни винограда.

А только темнота была.

В темноте засветилась белая точка. Это произошло не сразу. Может быть, минула одна вечность. А может, и не одна.

Чем была эта точка?

Постепенно она обрела очертания. Это была пятипалая рука. Рука лежала у нее на плече. Тело Пиф содрогнулось, рот раскрылся. Рука держала ее за волосы. Вторую руку она ощутила у себя на животе.

Да ведь это же меня выворачивает, сообразила вдруг она, а кто-то меня держит, чтобы не навернулась рылом в землю.

Она открыла глаза и обнаружила себя под мостом.

Совсем близко текла черная река, и она была огромной, холодной. На ее черной поверхности играли огни большого города, холодные, белые. Под мостом горел небольшой костер, возле него маячили какие-то смутно угадываемые тени. Рыбаки, что ли? Терлась бессонная кошка, пахло рыбой. Корюшкой пахло. Весь мост пропах этой корюшкой. Серебро чешуи отливало на камнях.

А чуть поодаль стояла она, Пиф, в белом жреческом одеянии, без очков (потеряла? разбила?). Рыбаки безмолвно смотрели. Не осуждающе, без любопытства.

– Где мои очки? – спросила Пиф, едва только обрела дар речи.

Ей подали.

Она нацепила их на нос.

– Садись, – предложили ей. И надавили на плечи, чтобы лучше поняла. Она опустилась – думала, на камни, но оказалось, нет, на ватник, расстеленный заранее. Поблагодарить и не подумала.

(Пифия!)

Перед ней стоял тот самый новенький программист со смешным именем Беда. Волосы уже немного отросли, торчали ежиком.

– Развезло тебя, мать, – сказал он сочувственно.

– Принеси умыться, – велела Пиф.

Он послушно пошел к воде, принес воды в горстях, щедро заливая все вокруг, обтер ее лицо.

И остался стоять перед ней, в темноте казался выше ростом, чем был на самом деле. Она сидела, опустив голову, думала.

Потом огляделась.

Безмолвные рыбаки. Бродяги. Темная тень рядом с ней. В синем небе носились чайки и кричали, кричали – тревожно, пронзительно, как будто находились они не посреди большого города, а где-нибудь в море, в нескольких милях от необитаемого острова. Городские фонари светили вдали, и белые чайки тоже светились в черном небе, как будто перья птиц натерты фосфором.

Горел костер, шумно грызла корюшку грязная кошка, чайки расклевывали блевотину, смиренно маячил над Пиф человек по имени Беда, и покой снисходил в ее душу. Будущее придвинулось, стало наплывать на настоящее, размазывая границы реальности.