Елена Хаецкая - Ульфила

– Нет, если его снова не обманут.

Ответ этот, разумеется, никого не устроил. Ты нам вынь да положь: можно Фритигерну доверять или нет?

Присутствовавший при этом разговоре Себастьян так и спросил:

– Можешь ли ты, обратившись к своей совести, ручаться за него?

– Однажды я поручился за него и был жестоко наказан, – сказал Ульфила. – Но и после этого скажу: я охотно обменял бы свою чистую совесть на прочный мир.

И опять слова Ульфилы никому не понравились, потому что были искренними и не содержали лести.

Пытались выспрашивать у посла подробности касательно того, какими силами располагает Фритигерн, где сейчас находятся Алатей с Сафраком, остались ли до сих пор с аланами отряды гуннов. Ибо наиболее дальновидные из римских командиров предполагали, что в минуту большой опасности остроготы присоединятся к везеготам, и для армии Валента это будет весьма неприятно. Проще сказать, при таком повороте событий шансы на блестящую победу, которую уже ковала и покрывала позолотой фантазия Валента, резко уменьшались.

Но церковник ничего не знал ни о численности варварских полчищ, ни об их расположении. Только и сказал:

– Вот точные слова Фритигерна, которые он говорил мне, когда просил прийти к тебе с посланиями: «Я могу разбить Валента, но это будет стоить мне слишком больших жертв».

Валент так откровенно обрадовался, такой радостный взгляд на Себастьяна бросил, что льстецы поняли: битва будет.

Ульфила поднялся, сочтя свою миссию выполненной.

– Я еще раз прошу тебя подумать над этими письмами. Пожалей свой народ, император. Если даже все вези полягут под стенами Адрианополя, останутся остроготы и аланы, останутся гунны, и они утопят твою Империю в крови.

Два дня после этого Ульфила жил в римском лагере, ждал ответа. Валент обещал написать Фритигерну и выразить свое мнение.

Легионеры, пришедшие с Валентом из Сирии, не питали пока что к готам враждебных чувств. По их мнению, вези были куда лучше персов. Со свитой ульфилиной играли в кости и пили неразбавленное вино. О посланнике фритигерновом расспрашивали. «Что, получше никого не нашлось?» Но вези отказались обсуждать личность Ульфилы; сам же Ульфила почти не показывался.

На третий день Валент объявил ему, что ответа не даст, ибо письма Фритигерна весьма двусмысленны и непонятно, как следует отвечать на них.

С тем посольство и отбыло, сопровождаемое насмешливым свистом легионеров. Те-то уже знали, каким будет ответ.

Солнце переходило в знак Девы; настало 23 августа 378 года. И подобно тому, как Солнце покидало один свой дом и перебиралось в другой, двинулась римская армия из надежного, обжитого лагеря навстречу неизвестности.

Весь обоз, припасы, скарб – все было оставлено под стенами Адрианополя. Охранять лагерь назначили две центурии Сирийского легиона – довольно, чтобы удерживать такое хорошее укрепление, если придется.

Казну, придворных льстецов, императорский пурпур и прочие драгоценности предусмотрительно переправили за городские стены, сочтя их лучшей защитой, чем лагерный палисад.

И выступили.

Валент верхом на крепкой лошади возглавил армию. От сверкания орлов в глазах больно. Пыль оседала на придорожных кустах и траве. Вдыхал этот запах Валент, и от восторга сжималось его сердце. Началось! Он ступил на путь славы, о которой мечтал почти пятьдесят лет.

Когда солнце достигло зенита, жара сделалась невыносимой. Пот ручьями стекал по лицам. Но ноги шагали, будто сами собой. Легкие отказывались принимать пропитанный пылью и запахом конского пота воздух. Но разве им оставлен выбор? Велено дышать, вот и дыши. И без рассуждений!

Дороги здесь неудобны. То и дело карабкались в гору, а потом неловко спускались с горы. Но легионы шли налегке и потому не был для них труден путь.

И вот впереди, в дрожащем знойном воздухе, показались выбеленные солнцем готские телеги, выстроенные табором. Высокие колеса из цельных спилов щетинились осями.

Из-за ограждения понесся яростный вой, будто там бесилась стая диких зверей. Кто бы поверил, слушая эти вопли, что их издают люди, окрещенные в кроткую веру Христову?

Пока вези бесновались и грели в себе злобу, римские полководцы торопились выстроить войска в боевой порядок. Как обычно, непробиваемый строй тяжелой пехоты прикрыли на флангах конницей.

Проклятье на этого Виктора и его кавалерию! Не конники, а черепахи. Когда они, наконец, доберутся до места? Комиты орали до хрипоты, подгоняя солдат. Далеко растянулись по всей длине дороги, насколько видит глаз.

Сармат Виктор, утратив свою знаменитую выдержку, рычал звероподобно, грозя распять каждого десятого за преступную медлительность.

С грохотом мчались вперед по дороге всадники, обгоняя друг друга. Лязгали доспехи. Луженые глотки легионеров исторгали хриплые звуки; щиты сталкивались со щитами. Ромейские солдаты тоже пугать умели.

Варвары и испугались. Высунули нос из-за телег и попросили о перемирии. Разве наш духовный пастырь не ходил к вашему императору, не умолял пощадить нас?

Валент грудь колесом выпятил, подбородок квадратный выставил. Да, говорил я с вашим пастырем; неужто у Фритигерна никого получше не сыскалось? Что он присылает мне для переговоров людей такого низкого происхождения, чуть не рабов? Они и решить-то ничего не могут, ибо нет у них на то прав.

Вот ты (это он к тому готу обратился, который из-за телег вышел и от имени своих товарищей речи повел) – кто ты таков, что я должен тебя слушать? Кандак твое имя? И что это такое – «Кандак»? Как это я, повелитель огромной державы, с каким-то Кандаком говорить стану?

Облил презрением с головы до ног и прочь отослал. Если князья ваши действительно хотят, чтобы я жизнь им оставил, пусть кого-нибудь более достойного пришлют.

Пока его императорское величество гордость свою тешил и требовал к себе знатных вези для переговоров, с другого конца готского лагеря (ромеи и не видели) совсем другие послы ускакали. И не к ромеям, а в горы – поторопить Алатея с Сафраком.

Опасную игру Фритигерн затеял. Все эти разговоры для того нужны ему были, чтобы время потянуть. И он подкрепления ждал, и Валент. Как бы исхитриться и так попасть, чтобы своего союзника дождаться, а Валентова опередить? Да еще заранее себе пути для отступления проложить? Если сорвется дело и не удастся ромеев побить, свалить беду на неуемных родичей своих (мол, против его, фритигерновой, воли битву развязали) и попытаться купить жизнь тем, кого еще можно будет спасти.

Широкая равнина, простиравшаяся в предгорьях, и без того выжженная за лето солнцем, пылала. Повсюду зловредные вези разложили огромные костры, чтобы сделать жару еще более невыносимой. Себя при этом, понятное дело, тоже не щадили; будто черпали они прохладу из жажды врагов своих, из слабости ромеев силы набирались.