Елена Хаецкая - Вавилонские хроники

Прошелестела штора – вошла девица. Неслышно прошестовала, встала рядом – неподвижная, суровая. Госпожа Алкуина кивнула мне на нее.

– Моя лучшая ученица. Каждый день рискует жизнью, унося гадов. Отважная девушка.

– Да уж, – сказал я.

– А куда она их уносит? – неожиданно встрял Мурзик. – В сортире, что ли, топит?

– Простите его, – поспешно сказал я и скорчил Мурзику через плечо свирепую рожу. – Это говорящее орудие само не понимает, что молотит…

– О, пустяки… – Жирно накрашенный рот госпожи Алкуины в очередной раз тронула тонкая улыбка. – Многие относятся скептически, тем более – необразованный раб… Ведь он любит вас? – И она устремила на него свой магнетический взор. – Ты ведь любишь своего господина, не так ли, дорогуша?

– Ну… – пробормотал Мурзик. – Я больше… женщин…

Я побагровел. Госпожа Алкуина тихонько рассмеялась.

– Ведь это ты звонил? Ведь это ты беспокоился о порче?

– Ну…

Мурзик смутился окончательно. Девица повернулась к нему и уставилась на него немигающими глазами.

– Не сердитесь на него, – сказала мне госпожа Алкуина. – Астральных вампиров невозможно утопить в унитазе. Если бы все было так просто, как говорит ваш раб… – Она вздохнула, взмахнула ресницами. – Нет, мы заключаем их в серебряный контейнер…

Внезапно девица вмешалась в разговор.

– Госпожа, – сказала она резко, – гада нет, но пробоина осталась… и края светятся красным – видите? Боюсь, все не так просто. Это родовое проклятие. Он должен вспомнить, кто в их роду был проклят. Кем. И за что. Он должен провести ритуалы очищения…

– Арргх! – неожиданно вырвалось у меня. – Гхнамм!.. Арр!..

Пальцы госпожи Алкуины на моих плечах дрогнули.

– Что?.. Что вы сказали?

– А? – Я посмотрел на нее невинным взором. – Понятия не имею, дорогуша.

– Это что-то… – Она метнулась глазами к своей ученице, к Мурзику. – Что-то древнее… непонятное…

– Это как-то связано с родовым проклятием? – быстро спросил я.

– Не знаю… Откуда у вас это?

– Если бы я знал… Однажды я пришел домой усталый, заснул и во сне говорил на этом языке. Мой раб записал мою речь на пленку. Потом я несколько раз слушал, но не мог разобрать ни слова.

– Странно, – промолвила она. Теперь в ее низком голосе не было ни придыханий, ни деланной задушевности. – Нет, это действительно странно. Я видела в картах, что ваш кармический путь не похож на другие. Карты говорили о великом прошлом, об очень великом прошлом… О древней крови… Нет, не той, что течет в ваших жилах, хотя вы, несомненно, старинного и очень хорошего вавилонского рода… Друг мой, чтобы определить это, не нужно карт, достаточно взглянуть на линии вашего рта…

Я польщенно улыбнулся.

– Нет, – продолжала госпожа Алкуина. Она прошуршала парчой и уселась напротив меня в кресло. В ее пальцах откуда-то появилась дешевая папироска, из тех, что курят работяги. – Нет, я говорю не о крови вашего нынешнего воплощения, лейкоцитах-эритроцитах. Я говорю о крови духа, об ахоре.

– Простите?

– Ахор – кровь богов. – Снова тонкая улыбка. В три затяжки она съела папироску, придавила окурок о серебряный подлокотник. На окурке остался жирный след помады. – Ахором у нас принято называть ту духовную субстанцию, которая заменяет кровь. Несет в себе генетический код души, знаки ее древности, ее благородства… Ваш ахор говорит о происхождении едва ли не божественном… Я не поверила картам. Да, впервые в жизни я не поверила картам. Но вы – вы поверьте. Карты никогда не лгут…

Девушка-мальчик скрестила руки под воротником, задрав соски. Уставилась в пустоту. Замерла.

Я кивнул на нее и спросил госпожу Алкуину:

– Я могу с ней переспать?

– Нет, – спокойно ответила госпожа Алкуина.

– Жаль, – сказал я.

Лицо девушки осталось совершенно бесстрастным.

– Сколько я вам должен, госпожа Алкуина? – спросил я.

– Я работаю не для денег, – сказала госпожа Алкуина. – Но когда дают – не отказываюсь. Таковы наши правила.

Я дал ей десять сиклей ассигнациями. Она не притронулась к деньгам, кивком велела положить на стол. Придавила подсвечником. Восковая фигурка догорела. От нее осталось только неопрятное пятно.

Я поцеловал руку госпожи Алкуины, встал. Девушка-мальчик придержала штору, открыла перед нами дверь.

Я вышел в коридор и наткнулся на бабку. Та копалась в шубах, рухнувших с вешалки. Пыталась водрузить их на место. Шубы падали снова и снова, обдавая бабку пылью, молью и трухой.

Завидев нас, старуха выпрямилась и разразилась длинной бранной тирадой. Девица не осталась в долгу и вступила в склоку. Затем они вцепились друг другу в волосы.

Мурзик хотел остаться поглядеть на драку, но я уже выходил из квартиры, и раб поплелся за мною следом.

Я был зол на него за всю эту историю. После слов госпожи Алкуины мне сделалось совсем худо. Теперь я точно знал, что где-то поблизости может оказаться невидимый «гад», буде он вырвется из серебряного сосуда. Передвижения гада не отследить, а он того и гляди снова вопьется в мой загривок. «Пятый уровень». Интересно, где это?

Я потер шею. На ощупь ничего не обнаружил.

И дыры в биополе… Красные… Пульсирующие… Нет, она сказала – светящиеся… Мне было зябко, как будто я зимой в одних трусах вышел на набережную Евфрата. В дыры ощутимо задувал ледяной ветер. Это был космический ветер. Или ветер тысячелетий.

Ахор неприятно стучал в висках. Хотелось выпить и одновременно с тем хотелось выпороть раба.

Я решительно свернул на Пятую Хлопковую, где располагался центральный городской экзекутарий. Одно время, после мятежа мар-бани, когда в Великом Городе расплодилось множество мелких кооперативных лавочек, появились и частные рабопоролища, но государство, этот хищный бык Ваал, быстро смекнуло что к чему. Порка рабов, особенно после мятежа, приносила неслыханные сверхприбыли. Дело это было настолько доходным, что Вавилонская администрация не поленилась разогнать частные поролища и особым указом – через парламент протащила! – объявить порку рабов государственной монополией.

Центральный экзекутарий был оснащен новейшим оборудованием – отчасти отечественными разработками, отчасти выписанными из дружественного Ашшура.

Мурзик, не подозревая о том, куда я его привел, открыл передо мной тяжелую респектабельную дверь с блестящей медной ручкой. Мы поднялись по мраморной лестнице и оказались в вестибюле.

Я приник к регистрационному окошечку, оставив Мурзика изумленно таращиться на себя в блестящее серебряное зеркало. Из окошечка показалась строгая старуха.

– Первое посещение? – спросила она неожиданно любезно. И придвинула к себе пухлый регистрационный журнал.

– Первое.