Елена Хаецкая - Вавилонские хроники

Я не желал слушаться уговоров Циры. Кто она такая, чтобы я говорил с ней на ее птичьем, свиристящем наречии? Я буду говорить языком мужчин! Я буду говорить языком богов! Я буду говорить тем языком, каким разговаривал с Гильгамешем!

– Гильгамеш, хаа… аан! Р-кка! л'гхнма! Эк-эль-эль-эль! Энки, Энки, Энки! А-а-а!..

Неожиданно оттуда – из жалкого земного бытия бедного ведущего специалиста – донесся еще один голос. Это не был голос бедной маленькой Циры. Это был голос мужчины. Голос Равного. Он пророкотал:

– Кхма-а! Эль-аанья! Энкиду, лгх-экнн! Ннамья!

Все мое существо радостно встрепенулось навстречу сородичу.

– Ннамья! – закричал я. – Эль-энки?

– Энкиду! – звал меня голос. – Ио-йо-кха, Энкиду!

– Кха-кхх! – ответил я.

– Ты возвращаешься в свое тело… медленно, медленно… – вклинилась Цира в беседу двух мужчин, двух могучих воинов.

– Заткнись, жалкая баба! – проорал я на ее наречии и снова перешел на свой родной язык.

Но Цира не унималась.

– Твое сознание опускается к твоему телу… к телу твоего нынешнего воплощения… оно входит в твое тело… по счету «гимл»… алеф… бейс… гимл!

Она хлопнула в ладоши, и я умер.

Я открыл глаза. Я плавал в собственном поту. Дернув ногой, я сбросил с себя одеяло.

Цира была очень бледна. Она вся тряслась, глядя на меня. Мурзик поднял одеяло и отложил его в сторону. Потом намочил полотенце и принялся обтирать меня, задрав на мне рубаху.

– Эль-эль-эль… – затрепетало у меня в горле.

– Нньямья, господин, – отозвался Мурзик. – Экхха?

– Хранн… – сказал я и стянул рубаху через голову. – Э кваа-ль кх-нн?

Мурзик кивнул.

– Нхнн-аа…

И вытащил из шкафа свежую рубашку.

Тут я вдруг понял, что происходит что-то не то. Впервые в жизни я видел Циру растерянной. Она ничего не делала, ничего не говорила. Она молча смотрела на нас с Мурзиком широко распахнутыми глазами.

– Ты что, Цирка? – спросил ее Мурзик почти весело.

– Мальчики… – пролепетала Цира. – Что это было?

– Да ты же сама отправила господина в прошлое. Ты же сулила ему, что быть, мол, ему великим героем? Вот он и оказался великим героем! Да я ль в том сомневался, подруга! Кем ему еще быть, господину-то моему, как не героем! Вон какой ладный молодец!

Я помог Мурзику натянуть на меня свежую рубашку. Встал, расправил плечи. Радость еще не вполне оставила меня.

Цира, побелев, как сметана, шагнула ко мне навстречу и вдруг преклонила колени.

– Ты чего? – смутился я. Радость в моей груди вдруг разом потухла.

– Господин Энкиду, – молвила Цира. – Я обрела тебя.

Я поднял ее и поцеловал.

– Что, теперь не будешь с Мурзиком трахаться?

– Как ты велишь… – прошептала Цира. – О, я сразу увидела, сразу… Но я не ожидала, что ты – Энкиду…

– Слышь, Цирка, – спросил Мурзик, бесцеремонно плюхаясь на мой диван, – а кто такой Энкиду? Ты б хоть пояснила, а то неловко как-то… Все про него речи, а я и не ведаю, об чем беседа…

Повернувшись к Мурзику, но не ускользая из моих объятий, Цира молвила торжественно:

– Энкиду был велик и дик, он скитался по лесам и дружен был с великими древними дикими животными. Но вот однажды он встретил женщину. То была блудница, а блудницы не ведают страха – все мужчины пред ними равны. И возлег он с нею и познал ее…

– Что? – переспросил Мурзик.

– Оттрахал, Мурзик, выеб он ее, – пояснил я моему рабу.

Цира покорно повторила:

– И выеб Энкиду блудницу и взял из ее рук молоко и хлеб. И стал Энкиду как все люди. И боялись Энкиду, ибо был он велик и страшен. Но вот повстречал он Гильгамеша, и оказались они равны друг другу. И побратались они, сделались как братья… Много подвигов совершили вместе, но потом, когда настал час умирать Гильгамешу, выступил перед богами Энкиду и принял на себя смерть, что назначалась побратиму…

На глазах у Мурзика выступили слезы. Настоящие слезы.

– Вот, значит, каков он был – Энкиду, – прошептал Мурзик. И тоже преклонил колени. – Энкидугга, кур-галль хкханн, эллилль-нна!

– Эллиль-нна мес-гахк, Мурзик! – милостиво молвил я и протянул ему руку. Мурзик поцеловал мне руку. Он глядел на меня с искренним обожанием.

И тут я вспомнил магнитофонную запись. Я расхохотался. Теперь для меня в этом не было загадки. Я поливал отборнейшей бранью всех и вся, вот что я говорил. Я был Энкиду в том сне. Смертельная усталость позволила снять все барьеры, что стояли между мной нынешним и великим героем Энкиду, которым тоже был я, только сотни поколений назад.

И…

Но почему Мурзик понимает мою речь? Откуда он знает этот язык?

Я обратил пламенный взор на коленопреклоненного Мурзика.

– Кханн, Мурзик! Элль-эоа?

Он пожал плечами.

– Аратт-хаа, господин.

Я повернулся к Цире.

– Цира, – сказал я. – Слушай… ты не могла бы поработать с Мурзиком?

– Только не сегодня, – сказала она. – Ты не рассердишься, если я попрошу у тебя отсрочки на несколько дней?

– Не рассержусь, – сказал я милостиво. И засмеялся. Мне нравилось быть милостивым.

Мурзик, помедлив, встал.

– Я провожу ее, – сказал он. – Вон, вся дрожит… Устала, бедняжка.

Я не возражал, и Мурзик увел Циру к ней домой.

Я забросил работу над диссертацией. Дела фирмы вдруг стали казаться неинтересными, а вся та возня, которую вечно поднимал Ицхак, – пресной и бессмысленной. Только одно еще и держало меня на работе – часы упоения на крыше обсерватории. Я стоял, овеваемый ветрами, жопа моя тонко вибрировала под датчиками, а я рычал вполголоса:

– Арргх! Эль-эль-эль-эль!

Ицхак ворчал, что я стал работать без души. Я огрызался:

– Тебя никогда не беспокоила моя душа, Изя! Тебя только жопа моя беспокоила!

Ицхак и сам выглядел не лучше. Плоскогрудая стерва все соки из него высосала. В конце концов, я решил, что моего шефа и одноклассника пора спасать. Решение пришло на третий день после того, как я обрел в себе Энкиду, вечером, когда Ицхак в очередной раз плакался мне на судьбу. Я не стал ничего говорить Ицхаку. Просто выслушал его, выпил с ним харранского коньяка и на прощание сжал ему руки. Ицхак ушел.

Мурзик, которого никто не спрашивал, заявил, закрывая за Ицхаком дверь:

– Не иначе, приворотила она его.

Вместо того, чтобы приструнить раба, я вступил с ним в диалог.

– Что ж, к Алкуине его посылать? Или впрямь в прошлую жизнь отправить?

Мурзик пожал плечами.

– Это уж как лучше, господин…

– Я с этой девкой разберусь! – вдруг вскипел я.

Мурзик не удивился. Только сказал тихо:

– Постарайтесь на части ее не порвать, господин. Времена ныне иные. По уголовной отвечать заставят… У нас на руднике был один. Знатного, кстати, рода. Проигрался, говорит, в кости, полез к соседке – телевизор у ней был новый, хороший. Вынести хотел и продать. А соседка возьми и войди неурочно! Он перепугался, стукнул ее чем-то. А она возьми и помри! Его почти сразу повязали, клеймо на лоб – и в рудник, до скончания жизни. Быстро помер, нежный был…