Дмитрий Шидловский - Великий перелом

Басов с легкостью придумал всем трем странникам легенды. Было очевидно, что Вадим, Сергей и Янек не имеют возможности представляться жителями Российской империи. Во-первых, любой абориген мгновенно поймал бы их на незнании множества мелочей российской жизни начала двадцатого века. Во-вторых, существовало опасение, что исправно работающая полиция может легко проверить подозрительных приезжих в любом из уголков империи.

Басов предложил представить Крапивина как золотодобытчика, сколотившего капитал на Аляске, вернувшегося на родину, но заехавшего по дороге в Варшаву, чтобы попытаться найти свою родню, некогда жившую там. Такая легенда с легкостью объясняла и неординарные боевые навыки спецназовца, и наличие у него солидных денег.

Сложнее было с Чигиревым-старшим. Интеллигентность у историка была, что называется, на лице написана, и это вовсе не позволяло причислить его ни к старателям, ни к охотникам из джунглей. Нельзя было «поселить» его и ни в один из зарубежных университетов, поскольку незнание иностранных языков не дозволяло Чигиреву-старшему уверенно сыграть роль человека, несколько лет прожившего в Западной Европе. Крапивин с легкостью извернулся, «присвоив» Сергею звание личного друга вождя одного из африканских племен, в котором историк скрывался от цивилизации, начитавшись Руссо.

Еще труднее было придумать легенду Янеку. Во-первых, заметный польский акцент обращал на себя внимание. Во-вторых, мальчик упорно отказывался играть роль православного, в то время как его отец намеревался выступать именно в этой роли. В-третьих, Янек совсем не походил на мулата, а именно таким должен был бы быть сын человека, почти с гимназической скамьи уехавшего в Африку и жившего там среди диких племен. Поэтому, во избежание подозрений в сходстве фамилий, Янеку были выданы документы на фамилию Гонсевский. Он был объявлен родственником Чигирева. Басов заявил, что здесь, в Польше, любой гимназист с легкостью «расколет» Янека, а вот в Петербурге его необычные для этого времени повадки вполне могут быть списаны на чужеродные обычаи, особенно если мальчик будет представлен как выходец из маленького городка. Поэтому Янек был «поселен» в местечко Ломжа и объявлен сиротой, которого принял под свою опеку вернувшийся из дальних странствий дядя.

Подготовив таким образом странников, Басов пожелал им приятного пути в столицу и объявил, что сам намерен отправиться на постоянное место жительства в Париж. Однако чуть позже, поддавшись на уговоры Крапивина, все же согласился сопровождать их в Петербург.

Состав медленно вкатился под своды Варшавского вокзала. Янек все никак не мог привыкнуть к тому, что в здешнем мире поезда заходят в крытые помещения. Ему казалось, что перроны устроены прямо посреди огромного зала неведомого замка, вот только суета вокзала совсем не настраивала на торжественный лад.

На привокзальной площади Басов нанял двух лихачей для перевозки путешественников и их багажа.

— В «Асторию», — распорядился он.

По дороге Янек с интересом рассматривал город. В своем мире он ни разу не бывал здесь, поэтому не имел возможности сравнивать имперский Санкт-Петербург с советским Ленинградом, как сравнивал Варшаву тысяча девятьсот двенадцатого и тысяча девятьсот восемьдесят второго годов.

Столица Российской империи встретила странников крепким морозом, безоблачным небом и сияющим на ярком зимнем солнце белым снегом. Столица ошеломила Янека: широкие и прямые проспекты, разительно отличавшиеся от узких кривых улиц Варшавы, ярко раскрашенные дома, празднично одетая публика. Позади виднелись своды Варшавского вокзала, а впереди сиял золотом шпиль Адмиралтейства.

Когда путники ехали по проспекту мимо огромного православного собора с синими куполами, их обогнали трое саней, в которых сидела празднично одетая публика. Бородатые купцы в собольих и песцовых шубах крепко обнимали дородных румяных девиц и что-то орали, размахивая бутылками. Визг и крики, сопровождавшие процессию, просто оглушили Янека.

— Что это они так разошлись? — удивленно посмотрел он на Басова.

— Так ведь Святки нынче, — спокойно отозвался тот. — Новый год на подходе. Сегодня двадцать девятое декабря. Так что народ еще дней десять вовсю гулять будет.

Удивлению Янека не было предела. Он точно помнил, что, когда попал в этот мир, было двадцать шестое декабря тысяча девятьсот двенадцатого года. Без малого две недели они провели на квартире у Басова, встретив там Новый, тысяча девятьсот тринадцатый, год, потом два дня ехали поездом.

— Мне казалось, что сейчас десятое января, — прошептал он на ухо Басову.

— Это к западу от границы империи, — поправил его Игорь, ничуть не смущаясь тем, что его может услышать извозчик. — В Берлине, в Риме. В Варшаве католики Рождество и Новый год тоже встречают по григорианскому календарю. Но вообще в России действует юлианский. Так что у тебя есть возможность встретить Новый год дважды.

Перевалив через мост, сани поехали по более узкой улице, и Янек сумел прочитать под номером одного из домов: «Вознесенский проспект». По богатству фасадов чувствовалось, что путники въехали в центральную, фешенебельную часть города.

Все же поездка на открытых санях петербургской зимой стала испытанием для людей, привыкших к автобусам и метро. Чигирев-старший принялся растирать заиндевевший нос. Янек поглубже закутался в гимназическую шинель, поправил шерстяной шарф и с завистью посмотрел на Басова, одетого в толстую соболью шубу, и Крапивина, на котором красовалась меховая куртка. Ничего не поделаешь, одежда странников должна была соответствовать легенде.

Проскочив еще два моста через реки с гранитными набережными и несколько перекрестков, сани свернули налево и двинулись по Малой Морской улице. Вскоре они застыли перед сверкающим новогодним убранством зданием в стиле модерн. У входа красовалась табличка: «Астория». По левую руку от вышедших из саней путников располагалась огромная площадь с православным собором невероятной красоты. Его золотой купол ярко сиял на солнце.

— Что это? — спросил завороженный Янек.

— Исаакиевский собор, — пояснил Басов, степенно перекрестившись на сияющий в небе православный крест.

Янек обвел глазами площадь, и взгляд его задержался на стоявшем поблизости конном памятнике. Сила, экспрессия, державная мощь читались в скачущем на бронзовом коне неведомом всаднике.

— Кто это? — спросил Янек.

— Это памятник Николаю Первому, — вступил в разговор Чигирев-старший.

У Янека в ярости сжались кулаки. Не было для него во всей истории Российской империи более ненавистного персонажа, чем этот царь — душитель польской свободы. Только образ Иосифа Сталина, человека, уничтожившего независимость воссозданного Польского государства, вызывал в нем большее отвращение.