Саша Бер - Кровь вторая. Орда

И Шахран налил. Затем, ещё и ещё. Выпив первый мешок, он достал другой. Несмотря на то, что пили помаленьку, растягивая удовольствия вкуса, не хватило и второго и ему пришлось достать третий, на что Асаргад заметил, что тот, в заплечной суме, похоже, только вино и таскает, что же спрашивать с бестолковых девочек, коли сопровождающий пьяница.

На что Шахран отшутился, сняв с себя всякую ответственность за подрастающее поколение. Пили, действительно, помаленьку и неспешно, просто, разговор затянулся надолго, до рассвета.

Сначала говорили не о чём, вернее, обо всём и сразу. Говорил в основном Шахран. Что-то рассказал о девочках, но только в общих чертах и никакой конкретики, что-то о себе сегодняшнем, что-то о жизни повелителей степей, но после первого приконченного мешка, неожиданно переключился на Иштувегу, мидийского царя и своего обидчика по жизни. Он дотошно, со всеми мелкими подробностями, поведал свою душещипательную историю о том, как стал евнухом. Как царь Иштувегу, со звериным сладострастием оскопил отца, а затем и его. Асаргаду жалко его было до слёз, а когда он неожиданно замолчал, спросил:

— Зачем ты мне всё это рассказал?

— В рубежном тереме, я расплёл, очень важный узел своей судьбы, — загадочно ответил Шахран, смотря на язычки маленького костерка, горевшего между ними, лишь для создания слабой освещённости внутренностей шатра, — множество нитей сошлись в этот узел. Наш приезд, ваш приезд, пьянка девочек, твои откровения с хозяином…

— А я и не скрываю своих целей, — пробурчал Асаргад, тем не менее затаив обиду на Ратимира, обозвав его про себя треплом.

— Понимаешь, — неожиданно воспрянул Шахран, вынырнув из собственных дум, — эти девочки особые, таких больше на свете нет, и если Райс, я знаю давно, то вот Апити, своей редкостью, удивила. Она, например, абсолютно не умеет пить. Мало того, что быстро пьянеет, у неё на утро сильно болит голова и что самое замечательное, она практически ничего не помнит из того, что случилось накануне и я, как лицо приближённое, последние ночи пользовался этим.

Шахран растянулся в довольной улыбке. Асаргад лишь вопросительно посмотрел на него.

— Нет, — тут же махнул рукой евнух, — как мужчина я воспользоваться ею не могу, но я использую её дар провидицы, о чём на утро, она ничего не помнит, и мне удаётся держать в секрете то, что я от неё узнаю. Райс специально спаивала её два дня, упрашивая, чтоб она что-нибудь предсказала, а у неё ничего не получалось. Только после того, как засыпала, а я её относил на лежак, она неожиданно, во сне, начинала пророчествовать. Я спрашивал. Она отвечала. И никто об этом ничего не знал. А когда Ратимир поведал мне разговор с тобой, я, пользуясь подвернувшейся возможностью, расспросил сонную Апити о тебе и тут же соединив твою нить судьбы с моей воедино. Результат превзошёл все мои ожидания. Прямо, как гром среди ясного неба.

Он замолчал, загадочно улыбаясь и что-то обдумывая.

— Ну, говори, — не выдержал паузы Асаргад.

— Вы все четверо станете царями, — резко выпалил Шахран, перестав улыбаться, — но ты, станешь царём царей и именно ты, пленишь и унизишь моего заклятого врага — царя Иштувегу.

Шахран опять замолчал, пристально уставившись на Асаргада, у того же, от услышанного, волосы на голове зашевелились, и он их нервно пригладил, так как ему показалось, что они встали дыбом.

— Убьёшь его не ты, а твой человек, но по твоему повелению, — продолжил Шахран, низко склонив голову перед Асаргадом, как перед владыкой и повелителем, — и я хочу помочь тебе взойти на вершину власти, о великий, только прошу скромную награду за свою помощь, повели оскопить Иштувегу перед смертью и обязательно пусть узнает о том, по чьей воле это сделано.

Асаргад разом протрезвел, но сумятица в его голове, не давала возможности рационально думать. Это был шок. Приятный, но шок. Он одновременно и хотел во всё это верить и вместе с тем, не верил ни одному слову этого скопца, на что Шахран, как будто прочитав его мысли, добавил:

— Апити никогда не ошибается в своих предсказаниях, повелитель, она просто не умеет этого делать. Никогда. Ибо её голосом говорят их боги. То, что она говорит, в своём изменённом состоянии, так и происходит, поверь. Жаль, что не увижу глаз Иштувегу, когда ему отрежут его член с яйцами, но осознание того, что это всё же произошло, будет греть мне душу.

— Как скоро это произойдёт? — спросил Асаргад, первое, что пришло в голову.

— Не знаю, — устало ответил евнух, — она не сказала, я не спрашивал, мне всё равно. Главное — конечный результат.

Выпив ещё вина, но уже на протрезвевшую голову и не причмокивая, а залпом, Асаргад начал, наконец, собирать свои мысли в кучу.

— Как ты сможешь мне помочь? — поинтересовался он, не понимая этого.

— У меня было два, люто ненавистных врага по жизни: Иштувегу, лишивший меня права называться мужчиной и отец, который позволил это сделать, но чем старше я становлюсь, тем больше начинаю понимать отца. Он пошёл на это, ради любви к моей матери… и ко мне. Дав зарок, больше не иметь женщин, после её смерти, он сознательно сделал свой выбор, а меня толкнул на это, только из благих побуждений, чтобы я, когда вырасту, не испытал тех мук, которые ему пришлось пережить. Он честно считал, что делает для меня благо… ибо эта особенность всего нашего рода, по отношению к женщинам, которых мы любим. И его отец не смог пережить смерть его матери и отец его отца… На нашем роду лежит какое-то проклятие, и он верил, что подобным образом, это проклятие прервёт. И он оказался прав, ведь я уже не могу иметь женщины, а значит проклятие будет прервано, вот только и род наш на мне прервётся.

Он помолчал немного, о чём-то думая, но тут же продолжил по существу:

— Я спрашивал Апити, в чём я смогу тебе помочь, и она указала на моего отца. Он станет следующим судьбоносным узлом в твоём царском восхождении, сказала она.

Тут он опять полез в суму, но вынул оттуда не очередной мешок с вином, а кожаную трубу, для переноски пергаментов и протянул её Асаргаду.

— Я написал отцу послание, в котором простил его сам и прошу прощения у него. Там, я всё объяснил и уверен, что, прочитав это, он обязательно поможет, правда не знаю, как и чем. Не спрашивай. Но то, что это произойдёт, я абсолютно уверен. Так сказала Апити.

Асаргад взял запечатанный в кожу пергамент, повертел в руках, но убирать не стал, уставившись на царскую печать, которой была запечатана труба. Шахран улыбнулся и прошуршав в суме рукой, вынул оттуда царскую печать. Показал и вновь бросил её в мешок, ничего при этом не объясняя.

Он отодвинул край шатра, прикрывающий вход, впустил в темень жилища слабый свет, зарождающегося нового дня и не отпуская, смотря на утренний затихший стан шатровой орды, грустно проговорил: