Александр Борисов - Хрен знат

Чтобы сократить путь, ехали "напрямки", по бездорожью. Как бывший председатель и агроном, дед знал все поля наизусть.

Много колхозов было в его трудовой биографии: в "Кужорке", артели "Свободный Труд", Унароково, Красном Куте, на хуторе Вольном. Иные из них не сыщешь теперь на самой подробной карте.

Дорогу я толком не помню. Однообразный пейзаж, скучный, глазу не за что зацепиться - поля да посадки. Да и было мне года четыре с лишним. А вот место, куда меня привезли, до сих пор перед глазами стоит. Это было не кладбище, а небольшая поляна, заросшая низким кустарником. Три приземистых холмика я заметил только после того, как бабушка стала ползать по ним на коленях, причитать и целовать траву. Тогда я впервые увидел, как она плачет.

Двигатель и коробку у меня хватило ума с вечера спрятать в сарай. Пока бабушка разжигала залитую ливнем печку, я умылся и протянул переноску.

Плитка получилась лучше, чем я ожидал. Даже слова "Цена 99 коп" можно было вполне прочитать, хоть они и отпечатались наоборот. В нашем дворе я бы такую положил не задумываясь, а

вот там, куда заезжают грузовые машины, ее надолго не хватит. Нужно будет Петру подсказать, если успею, чтобы армировал, а

лучше всего, добавлял в раствор гранитную крошку. Ее разгружали недалеко от смолы, напротив деревянного мостика, за которым живет Витя Григорьев. Нечасто, но разгружали.

На плитке закипала вода. Бабушка у кухонного стола лепила вареники с "вышником". Все в этом доме шло своим чередом. Мне будет не страшно покинуть его навсегда. Потому, что я знал самое главное: с моим уходом в небытие, этот мир не исчезнет, не растает бессловесным фантомом, а будет расти, развиваться, творить иную историю, купировать раны, которые я нанес своим беспардонным вторжением. Только б не выбросил он по пути этот дом и этот колодец. Впрочем, это уже зависит не от меня.

Дед приехал в мокром плаще, усталый, продрогший. Бабушка, загодя, затопила домашнюю печь в маленькой комнате. Пока она накрывала на стол, он сидел у раскаленной заслонки, согревал озябшие руки и курил, пуская струю дыма в открытое поддувало.

Я принес ему из сарая образец тротуарной плитки. Дед скользнул по моей поделке равнодушным, невидящим взглядом и вежливо вымолвил: "Добре..."

Он действительно ночью ловил воров, охранял территорию. Я это точно знаю потому, что не раз и не два ходил к нему на дежурство - приносил горячее к ужину. Пару раз ночевал в сторожке, на широкой скамье, под его теплой фуфайкой.

Такие интересные люди населяли мое детство. Вот честное слово, они были не такими, как мы. А может быть, дело не в людях, а в общественном строе? Одно дело, работать на свое государство, и совершенно другое - на чужого частного собственника, которого ты ни разу в глаза не видел? Чтобы "встрять" в городские электросети, мне тоже с полгода пришлось "дубачить". И деньги смешные, и работа смешная: "Уважай труд товарища - не буди сторожа!"

После второй папиросы, дед окончательно отогрелся и перебрался к столу. Вареники были в самом соку. Их розовые бока исходили дурманящим паром. Такая вкуснятина! Я, лично, уплел две тарелки, а последний дожевывал уже на ходу. На улице уркал мой корефан. Что-то он рановато сегодня, наверное, дело есть.

- Сейчас, - сказал я, выглядывая из-за калитки, - только переоденусь.

- Новость слыхал? - Витька цепко ухватил меня за руку. - У Раздабариных пацаненок утоп!

- Да ты че?! - как рыба, хлебнувшая воздуху, я вынырнул из двора и шлепнулся на бревно. - И когда?

- Вчера, после обеда. Они в огороде гуляли. Мамка в хату пошла за бутылочкой с молоком, а калитка на речку...

- Ладно, потом расскажешь!

Я пулей сорвался с места и полетел на кухню.

- Дед! - заорал с порога. - Дед, ты лекарство пил?!

Он чуть вареником не подавился.

- Пил, - подтвердила бабушка, - как в хату зашел, так и хлебанул для сугреву. Насилу его заставила выпить стакан молока.

- Ты это, - вымолвил дед, отдышавшись, - в школу не опоздай! Учительница пожалуется в дневнике, будет тебе хворостина! И больше никогда не ори!

Как говорил гаишник из анекдота, "хоть дома все хорошо!" Я чуть отошел и поплелся в комнату одеваться.

Рубашка была чистой и свежевыглаженной. Бабушка будто чувствовала. Настроение у меня упало до нулевой отметки. Из головы не шел маленький пацаненок, что утонул по моему недосмотру. Ведь хотел же предупредить, чтобы глаз с него не спускали, ан нет, поленился, отвлекли другие дела. Теперь его смерть на моей совести. Черт бы подрал эту тротуарную плитку!

Проклиная себя, я подхватил портфель и вышел на улицу. Из-за легкого облачка щурилось щербатое солнце. Ласточки над травой скользили на бреющем. Витька на бревнышке лузгал конопляные семечки. Не знали ни он, ни его бабушка, что за коноплю в своем огороде, скоро будут давать срок, а лет через пять в нашем городе появятся первые анашисты. Да, много чего в моем детстве не было: телевизионной рекламы, амброзии, колорадского жука, наркоманов...

- Калитка, говорю, что к речке ведет, открыта была, - Витька продолжил свой скорбный рассказ, поплевывая семечной шелухой, - а пацан...

Что было потом, я знаю и без него. Поэтому опять перебил:

- Погнали, а то опоздаем. Есть разговор.

И он зашагал рядом, поминутно заглядывая в глаза, и пиная коленками свою железнодорожную сумку, что была у него вместо портфеля.

Я молчал, подбирал слова, а Витька терял терпение.

- Так че, - не выдержал он, ныряя под последний вагон, - ты сказать-то хотел?

- А то! - я схватил его за ворот мятой рубашки, приблизил к себе и спросил, глядя в круглые вишневые зенки. - Ты мне друг?

- Я тебя когда-нибудь обманул?! - обиделся он.

- Ну, тогда обещай мне, как другу, что, когда станешь взрослым, ты не будешь пить ни водку, ни самогон, ни прочую дрянь!

- А че так? - он одернул рубашку и заправил ее в штаны. - Че так, говорю?

Если б я знал, че... пришлось изворачиваться:

- Да приснилось мне ночью, Витек, что ты стал знаменитым гонщиком, а я у тебя прошу показать золотую медаль. Бабы вокруг столпились, толкают друг дружку и спрашивают: "Это тот самый Григорьев?"

У Витьки загорелись глаза. Он их быстренько потушил, чтоб уточнить:

- Где это было?

- Я же сказал, во сне.

- Понятное дело, во сне. Я тебя про место спросил: Москва, или наш город?

В каждом деле, Григорьев любил доскональность. Даже "русский" передирал на контрольных до последней ошибки.

- Кажется, наш, - подумав, ответил я. - В том месте, где сейчас стоит хлебный ларек. Только вместо него большой магазин, и еще непонятно: ты, типа того, что взрослый, а я еще пацан пацаном. Так и хочется дать тебе в тыкву, чтобы не задавался.

- Ты свою тыкву побереги!

- Так обещаешь?

Мой кореш засунул правую руку в карман и зашагал впереди своим развинченным степом. До самой школы молчал, взвешивал все риски. Возле калитки остановился, повернулся ко мне, чиркнул ногтем большого пальца по верхним зубам и хрипло сказал: