Александр Борисов - Хрен знат

Закричал он громко: "Ку-ка-ре-ку!"

Пойдем со мной, красавица, за реку.

Там за рекою тихо, тихо, тихо,

Растет у Пети просо и гречиха...

Со стороны могло показаться, что кум, как глухарь, токует, ничего не замечая вокруг. Ан, нет. Когда в дом заходила Елена Акимовна, он забывал слова и мгновенно переходил на "ля-ля". Последний куплет даже лялякал с надрывом. Легла ему на душу, эта песня, как плащ "болонья" на плечи дяхану Пашке. Мне тоже.

Ее не пели при взрослых. Боялись что они разгадают вложенный в нее посыл-обращение к нашим безнадежным любовям:

Советую красавицы я вам:

Не верьте вы усатым петухам.

И не ходите с ними вы за реку,

Иначе закричите: "Ку-ка-ре-ку".

Это как дерганье за косички: "Не верьте парням, девчонки! - кричали мы им, - храните себя для любви! Дайте нам время, чтобы успеть доказать, как мы ее достойны!"

Отбацав свое, Рубен заявил:

- Найдем струны, Санек. Скажу Пашке, чтобы из Ставрополя привез. Он там играет на чехословацкой электрогитаре и поет по субботам на танцах в своем институте. Показывал фотки...

После обеда работать никому кроме бабушки, не хотелось. Кум сыграл еще на нижних ладах "Смерть клопа". Больше он ничего пока не умел. Мы посмотрели мой фильмоскоп, покопались в библиотеке. А когда, наконец, решили плотно заняться турчком, делать там уже было нечего. Елена Акимовна все очистила своим волшебным растительным маслом. Глупо бы было: жить возле смолы и не уметь с нею бороться.

Короче, не накатались. Когда что-нибудь запланируешь загодя, всегда получается так. Отвезли мы с Рубеном горячий обед деду в сторожку, и там распрощались. Я вернулся домой пешком. И ему предстоит то же самое. Как говорил дядька Ванька Погребняков, прокатив пацанов до железнодорожного переезда, "сколько дурак проедет - столько и пройдет". Цепляется он за жизнь, хоть и на улицу давно не выходит.

Дома случилась беда. Сорвался с гвоздя мамкин портрет. Рамка рассыпалась, стекло вдребезги. Елена Акимовна с побелевшим лицом, ползала на коленях по комнате, собирала в ведро осколки, крестилась на угол, где когда-то висела икона, и беззвучно шевелила губами. Слов для меня у нее не было. У меня для нее тоже.

Я и сам понимал, что примета хреновая. Особенно для людей старшего поколения. Только мистика тут не причем. Если здраво поразмышлять и следовать логике, всему можно найти объяснение. По-моему, причиной всему резонанс. Когда на ремонтной яме тестировали очередной двигатель, в доме часами дрожали окна и стены. Но как эту мысль до бабушки донести, если глаза ее застили слезы? Только и слышно: "Ой, горе ж мне, горе!"

Нужных слов я не сыскал. Не было таковых в моем арсенале. А вот дельная мысль сама посетила голову: "Мужик ты, Санек, или куча ветоши? Если к возвращению деда сделать как было..."

Дальше этого почему-то не думалось. Столько нахлынуло всякого разного, что хоть садись и книгу пиши.

Пока выносил мусорное ведро, закапывал осколки стекла под корнями акации, вспомнил как через год дед сделает за меня деревянную копию АКМ для военно-спортивной игры "Зарница". Я начал корпеть над своею доской на уроке труда. Перевел на нее контуры автомата, сделал пару неровных запилов. На остальное времени не хватило. То пила занята, то карандаш, то рубанок, то переводная бумага. Я честно занимал очередь, но так и оставался последним. Не потому что рохля, а так сложилось. Очередная новая школа, в которой я никого не знаю. Пацаны из нашего класса не ставят меня ни в грош. А как ты кому-нибудь морду набьешь, чтобы утвердиться, если мамка твоя завуч?

Принес я, короче, заготовку домой. К табуретке прижал левым коленом и шоркаю мелкой ножовкой, стараясь не съехать с линии. Все подо мной ерзает, все неустойчиво, клинит пилу, а меня псих накрывает. Дед долго смотрел на эту порнуху. Не выдержала душа:

- Дай-ка, Сашка, сюда. Смотри и учись. Ремесло на плечах не носить.

Вот никогда раньше не думал, что работать можно красиво.

Дед вооружился лучковой пилой с веревочной тетивой, топором, рашпилем и стамеской. Пара запилов, точный удар - и вот она, почти готовая рукоятка моего автомата. На все про все, пятнадцать минут делов. От доски отсекалось лишнее, наращивались детали: мушка, обойма, прицельная планка. Потом в дело пошла олифа. И не просто олифа, а пополам с растворителем. После такой пропитки все заусеницы становятся дыбом в ожидании наждачной бумаги.

В общем, когда мой персональный ствол увидел учитель труда, он испытал разочарование. Одним учеником у него стало меньше.

Стоит ли говорить, что этот шедевр у меня стырили после первой же "боевой" вылазки. Я повесил его на дерево. С ним на плече мне было несподручно перетаскивать наших девчонок через лесной ручей. Ведь никто кроме меня не догадался прийти на войну в сапогах. Снял с закорок последнюю, глядь - а оружия нет. Падлы! Утешало лишь то, что за этот подвиг, мне присвоили звание лейтенанта. А может, и не за подвиг. А за то, что мамка моя завуч, и носит погоны майора.

Голова жила прошлым, а руки делали настоящее. Разбитую рамку от мамкиного портрета, я умыкнул. Бабушка оставила ее на комоде, рядом с цветной фотографией, а я умыкнул. Кроме куска фанеры, в комплекте имелась пружинящая прокладка из старой газеты "Трудовой путь" с основательно выцветшим шрифтом. Я убрал ее в ящик со своими учебниками.

Не делая распальцовку, скажу, что в столярном деле я кое-что понимал. Если, конечно, не сравнивать меня с мастерами прошлого. То были доки, которые знали о дереве все. Доски замачивали в конском навозе, сушили особым образом, выдерживали в тени. И что? - спросите вы. А то, что полы в нашей ментовке, стелили задолго до революции. Двадцатый век проканал, а им хоть бы хны.

И сколько б ни выпили водки несколько поколений сотрудников РОВД, до сих пор (тьфу, тьфу, тьфу!) ни один не споткнулся.

Нашел я, короче, причину трагедии. Проржавел и сломался гвоздик, за который крепилась бечевка, держащая портрет на стене.

Сама рамка не пострадала. Она просто рассыпалась. Плюс вмятина в левом нижнем углу, на который пришелся удар. Простая казалось, задача, а сделать нужно, чтобы комар носа не подточил. Верней, чтобы дед не увидел чужую руку.

Я очистил пазы и шипы от застарелой грязи, промазал углы слоем столярного клея и вставил фанеру в фальц, чтобы выставить прямые углы.

Стекло тогда было в большом дефиците. Большие оконные рамы набирались из множества мелких проемов с форточками, в которые с трудом протиснится взрослая кошка. Поэтому никто не выбрасывал деловые куски, размерами больше школьной тетрадки. Вдруг сгодится на раму для парника? Был и у деда свой небольшой клондайк, где всегда можно выбрать что-нибудь стоящее, очистить от старой оконной замазки, всегда присыхающей намертво, и снова пустить в дело. Поэтому со стеклом я промучился долго. Сказалось отсутствие практики.Только с третьего раза не запорол. Чуть ли ни дышал на него. Отдраил сухой газеткой до полной прозрачности, и только потом вставил на штатное место. Старую газету трогать не стал. "Сельская жизнь" плотнее и толще.