Юлия Алева - Неизданные архивы статского советника

И так бы они спорили еще час, но судьба распорядилась по-своему. За тонкой стеной послышался французский с легким средиземноморским акцентом.

— Мое руководство согласно выплатить вознаграждение за документы.

— Вот и замечательно. — Канкрин удовлетворенно рассмеялся и перешел на русский. — Утром жду. Лично для Вас еще могу сувенир приготовить.

— Совенир? — переспросил итальянец.

— Совенир-совенир. Тебе понравится. — хлопок, явно по плечу. — На один круг и тебя возьмем.

Тюхтяева обдало ледяным бешенством, а Ксения лишь отвела взгляд. Непросто быть женщиной в таких играх. Зря ее граф в это втянул.

А дальше он успел среагировать чудом. Как только потайная дверь в конце коридора начала распахиваться, резким движением дернул графиню за одежду, прижимая к полу и начал стрелять не глядя. Изумленный Канкрин успел сделать пару ответных выстрелов, но вскоре сполз по стене, оставляя донельзя радующий статского советника кровавый след. А в рассеявшемся дыму обнаружился невезучий итальянец, зажимающий бок рукой.

Ксения на четвереньках бросилась к нему и дернув что-то у своих ног вытащила белоснежную нижнюю юбку, которой и заткнула рану несчастного. Тот еще успел что-то пробормотать ей, но тут же потерял сознание. Неужели ее привязанность так сильна? Ведь теперь не простит.

Тюхтяев освободил графа и Репина.

— Подумать только, Алексей Борисович хранил столько тайн, а погорел на увлечении генеалогией. — изумлялся Татищев, потирая затекшие руки. Можно подумать, ты сам ни на чем не погорел, интриган чертов.

— Он мертв, дитя мое? — прихрамывая, к ней подошел Репин.

— Нет, пульс еще есть. Врача бы. — тонким голосом произнесла женщина в разорванном платье. Репин покачал головой, оценивая ручейки темной крови, бегущие по белому батисту и подобрал чей-то плащ, деликатно передав его Ксении. Та даже не заметила.

Канкрин, связанный своими недавними пленниками, презрительно наблюдал за их совещанием.

— Полагаю, именно сейчас нам стоит определиться с дальнейшими действиями. — начал было Тюхтяев, переводя взгляд с одного зачинщика этого бардака на другого.

— Мы с сожалением должны сообщить родственникам о кончине Николая Валериановича. — решительно выговорил Татищев.

— Ну будет тебе, Николенька, будет. — похлопал его по плечу старик. — Покойники завсегда больше доверия вызывают, обмолвки их, бумаги. А вот ежели мы с тобой случайно совершенно стали свидетелями того, как несчастным овладело безумие от гашиша афганского, злоупотребления абсентом, али еще какой напасти, то нам-то точно поверят.

Пленник в ужасе замотал головой.

— Точно, наши слова, да еще подтвержденные Михаилом Борисовичем, примут как данность. А после в приступе безумия пристрелил итальянца.

— Из-за женщины? — кивнул в сторону Ксении старик.

— Нет, по карточному долгу. Ксении Александровне и без того переживаний хватило.

— И мы все пытались ему помешать, но не успели. — трое мужчин с прискорбием взирали на связанного. — И все эти дни у тебя в загородном доме провели. За играми.

Так и пришлось самому сбегать к коллегам, отправить их за нужными людьми, и вскоре дом тонкими струйками начали заполнять мужчины в мундирах и неприметных костюмах. На них срывался граф Татищев, не стесняя себя присутствием дамы. Та все еще держала за руку полупокойника.

Вскоре граф свалил необходимость повторять эту байку на старшего и младшего товарищей, а сам рывком поставил Ксению на ноги.

— Домой, сейчас же.

Чуть отвлекшись от вопросов Тюхтяев наблюдал, как граф решительно тащит Ксению к экипажу. Завернутая в большой мужской плащ она казалась еще более хрупкой, ранимой, но глаза ее не отрывались от него. И было в них то, что заставляло желать всем посторонним провалиться в преисподнюю прямо сейчас и оставить их вдвоем.

На рассвете Михаилу Борисовичу удалось закончить с отчетами и рапортами, и даже улучить возможность заехать домой. Граф предоставил ему пару дней «отдохнуть» и на них были свои планы.

Отмывшись от подвальной грязи, а заодно и поцелуев юной графини, статский советник вытянулся на кушетке. Несмотря на усталость последних дней, сон не шел, напротив, одолевали посторонние мысли, разнообразные, но вращающиеся вокруг одной и той же точки, расположенной в Климовом переулке.

В конце-то концов, он сам этого хочет. Да, себе-то можно признаться — он хочет эту безумную женщину, не похожую ни на кого ранее. Рядом с которой так часто чувствует себя то последним дураком, то героем. Да, глупцом чаще, но это же не навсегда. Они привыкнут друг к другу, она остепенится, ну хоть чуть-чуть. Может быть.

Да и если не остепениться — с такой интересно. Он не мог навскидку вспомнить дам, которые бы не играли в эту интересность, но оказывались настолько эрудированными собеседницами, при этом не скатываясь в область синих чулок или роковых красоток.

Двадцать четыре и сорок семь. Очень большая разница. Не скандально большая, но при ее темпераменте… Двадцать три года. Целая жизнь. У него могла бы быть дочь ее возраста — и он бы уже давно поседел и облысел от страха. Двадцать три года. Всего. Зато он сможет прожить с ней нескучные годы. И умереть от разрыва сердца после очередного ее подвига. Но несмотря на эти двадцать три года, вчера он разницу не почувствовал: не появись вовремя незадачливая стража, послал бы к чертям благопристойность и доводы разума.

Знатностью его род определенно уступает Татищевым, но не хуже Нечаевых. Так что хоть с этой стороны в его затее слабых мест нет. Но в целом авантюра еще та.

Полагаясь на дар убеждения графа Татищева, Тюхтяев предполагал некоторый шанс согласия. Не хотелось бы принуждать ее к чему-либо, это себе дороже, но в подвале она была искренна.

К чему сомневаться — нужно поговорить и выяснить, что она сама думает. В конце-то концов, она принимает его в своем доме, даже позволяет оставаться там ночевать. Значит симпатизирует. Скорее всего.

Так и не заснув толком, статский советник долго выбирал наряд. Остановился на парадном мундире. Потом понял, что это перебор — такое она осмеивает с воодушевлением, там что вернулся к обычному костюму, долго думал, как начать и не надумав ничего дельного, решил компенсировать ущерб.

С утра заехал на Никольскую, то есть на улицу Глинки (невозможно же это так переименовывать названия) в магазин Гвардейского экономического общества, выбрал подарок, который был вопиющим нарушением приличий, но она так сокрушалась вчера утрате! И со времен прошлого сватовства он помнил о необходимости цветов. Как же тогда все было просто — предложение после пары общих обедов и одного танцевального вечера, ни полуголых портретов, ни коз, ни похищений, ни поцелуев в подвале.