Владислав Савин - Война или мир (СИ)

И отважнейших мужчин! (Н.Гумилев)

Там, наверху, взрывались и тонули корабли, от наших торпед. И тоже стреляли в нас — докладывал акустик, несколько раз я сама слышала гул, а один раз нас даже ощутимо встряхнуло!

-Залп из "ежа" положили вслепую — сказал кто-то в ЦП — и ведь чуть не попали сдуру.

-Сглазишь! — ответили ему — мы ж "Полярный Ужас", или не было тебя тогда? Ради такого, могут и атомными глубинками долбануть. Наугад — так точности и не надо.

-Тишина в отсеке! — рявкнул Иван Петрович — вправо, курс 170, держать глубину триста! Готовить огневое решение по целям пять и шесть.

И даже погрозил кому-то кулаком.

-Петрович, не дергай так лодку! — из динамика прозвучал голос Сергея Николаевича, главного инженер-механика корабля, или как говорят флотские, командира БЧ-5 — реактор может не выдержать!

Еще несколько часов в напряженной тишине, нарушаемой лишь словами докладов и команд. Мы атаковали еще четырежды, и в нас стреляли — слава богу, не атомными бомбами. И после последней атаки и слов "цели поражены", Иван Петрович как-то буднично сказал — все. И тут же рявкнул — не расслабляться, слушать!

— По сигнатурам, все десять готовы — раздался чей-то голос — и там же волна баллов шесть-семь, машины на стопе держать не будешь, бортом развернет, и песец!

А после боя состоялся импровизированный "военный совет". Когда Сергей Николаевич, как оказалось, даже не командир БЧ-5, а уже имеющий гораздо более высокий пост, но добровольно вызвавшийся в этот поход, "я на этом корабле всю войну, ну куда я вас в бой отпущу, а сам на берегу", подошел к Ивану Петровичу и сказал:

-Петрович, я серьезно — еще один такой пилотаж, как на лодке-истребителе, и я за состояние арматуры не отвечаю. Давление в контуре скачет, как у больного перед инсультом. Если реактор е..ся, и вся гадость в отсек, то у нас будут варианты — помирать быстро или мучительно.

-Николаич, война ведь! — ответил Иван Петрович — если американские авианосцы придут, то придется... Ты выход в атаку можешь гарантировать? Если не получится затаиться и подпустить, а прорывать охранение придется? Не через этих, недоношенных — а когда наверху дивизион "гирингов", настоящие противолодочники-асы?

-Ну значит, медленно помирать будем — просто сказал Сергей Николаевич — несколько часов я обеспечу, ну а после, прости... Сам знаешь, сколько у нас в реакторе накопилось, за все годы и походы. Ты только постарайся — и чтоб торпедисты сработали, как надо.

Это что, уже "с якоря в восемь, курс ост"? Я уже слышала от Ивана Петровича, что с американских авианосцев тоже могут взлетать самолеты с атомными бомбами — по крайне мере, такая возможность допускалась. И эти люди, с которыми я еще вчера любезно беседовала за столом в кают-компании, спокойно приняли, что не вернутся домой? Ну а я... что ж, в шестьдесят лет уже смотришь на смерть философски. Кому из русских поэтесс довелось погибнуть на подводной лодке в боевом походе? А какой злобой изойдет Лида Чуковская и кое-кто из ее знакомых, представляю!

Особенно, если узнает, что на борту я, после того разговора задав вопрос — чем я могу быть полезна? — получила в ответ просьбу (даже не приказ) помочь замполиту корабля в поддержании боевого духа экипажа, в форме политбесед, разговоров о славном прошлом России, и даже чтении моих стихов! И я, как и Ефремов, честно отработала свой статус "прикомандированной от политотдела флота". То есть, не просто числилась, но и была в строю защитников Отечества в этой войне!

А смерти не боялась — чему быть, того не миновать. Лишь жалко было тогда, что так и не сумею удовлетворить свое любопытство — прикоснувшись к тайне, но не увидев разгадки. Отчего мне и Ефремову охотно показали устройство корабля, сводили на экскурсию и в машинное отделение, и в торпедный отсек, и даже упомянули, что наши торпеды умеют "самонаводиться" на шум винтов цели — но упорно скрывали имена авторов песен и стихов? "Этих людей нет с нами" — если они погибли на войне, зачем хранить в тайне их имена? А если их судьба сходна с несчастным Осей Мандельштамом, то отчего их творения не под запретом? Хотя... была ведь еще одна похожая загадка, фильмы с "Индианой Джонсом", целый коллектив гениев, оставшийся неизвестным. Припоминаю лишь одну фамилию — Николай Трублаини, из Харькова, перед войной он успел издать несколько фантастических романов, и погиб в ополчении осенью сорок первого — его называли автором сценария "Индианы", ну а режиссер, операторы, художники, актеры? Никто из моих ленинградских и московских знакомых не знал абсолютно ничего. И что общего может быть у военных моряков с севера и поэтов, не известных никому? При том, что я слышала и такие вещи, которые еще не исполнялись и не публиковались, а стиль их был не похож ни на одного из известных мне авторов — поверьте, что у каждой знаменитости в стихосложении есть свой "почерк", который можно узнать!

Я искала ответы на эти вопросы — и не могла найти. А вот Анна Лазарева явно знает больше, чем говорит. Вспоминая наш разговор тем июньским вечером, я находила ее голос, ее мысли "в симфонии" с тем, что я слышала на корабле. Хотя она никогда не выходила на нем в море — но наверное, была знакома с его экипажем, раз ее муж был здесь командиром? Если мне суждено будет вернуться, я хотела бы продолжить наше знакомство — тем более что Анна, это очень незаурядная особа. А что скажет на это Лида, мне глубоко плевать!

Приказ идти в последний и решительный бой нам так не поступил — и мы вернулись в Полярный в начале октября. После того, как мы вошли в базу, и Иван Петрович рапортовал лично встречавшему нас адмиралу Головко, вся команда К-25 была выстроена на палубе, и командир лично вручал членам экипажа — и мне, и Ефремову — значки с изображением белой акулы, положенные всем, кто совершил на "моржихе" боевой поход, и почитаемые у подводников Советского Союза не меньше любой медали. Такие значки уже были на парадной форме всех старослужащих с К-25 — у одного Ивана Петровича знак был крупнее и другой, на синем щите белая акула перечеркивала красный силуэт корабля. Когда я после спросила, он ответил — а это командирский, такие лишь сам адмирал Лазарев вручал тем, кто у него сдаст экзамен.

Впрочем, медали нам тоже достались — "Нахимова", из рук самого адмирала Головко. Еще в финчасти нам выписали не только командировочные, но и "боевые", по офицерской ставке, за весь срок похода. И отправили до Ленинграда самолетом, за казенный счет — и вот, я дома, а Ефремову пришлось еще получать билет на "Красную стрелу".

Так я сделала выбор — с кем я. Ведь истинная свобода, это не абсолютная вольность, делать все что хочу! А право выбирать, кому служить. Как было заведено с древних времен — "пусть умру я, но будет жить мое племя", в доисторические времена, "мой полис" в Древней Греции, "моя страна, моя нация", сейчас. В том крайнем, последнем случае, когда речь идет о жизни всех, как в эту войну — если погибнет "мой полис, моя страна", то моя собственная жизнь не имеет смысла и цены. И не хочется, но надо идти, сражаться и умирать — за ту самую победу, которая "одна на всех, мы за ценой не постоим".