Вадим Полищук - Гвардии Зенитчик. Огневая позиция «попаданца»

Убедившись, что с наступлением темноты движение прекратилось, я двинулся по дороге. Отдых пошел ноге на пользу, и двигался я уже довольно бодро. Через полкилометра меня догнал шум моторов. Еще одна колонна! Оглянувшись, я увидел плавающий по дороге тусклый свет фар. Перевалившись через снежный гребень у дороги, замер. Фары со светомаскировочными заслонками дают очень маленькое пятно света на самой дороге, поэтому был хороший шанс, что лежащего на обочине человека в маскировочном анораке не заметят, а если и заметят, то примут за труп. Колонна приближалась, вой моторов становился все громче. Я натянул капюшон на голову, а когда первая машина поравнялась со мной, нервы не выдержали и я взвел затвор, рискуя выдать себя движением. К моему счастью, по сторонам немцы не смотрели, а предписанная уставом дистанция не позволяла увидеть меня водителю следующей машины. Так и лежал, пока не проехали все, благо колонна была небольшая.

Когда затих мотор последней машины, я, предварительно оглядевшись, выбрался обратно на дорогу, снял затвор автомата с боевого взвода и плюнул вслед фрицам.

— Разъездились тут, сволочи!

Дул влажный пронизывающий ветер. Если бы не трофейная накидка, он выдул бы из меня остатки тепла и я окончательно дал дуба. А так завязал шнурки на рукавах, капюшоне и талии, и шагай себе. Несмотря на ночь и отсутствие луны, полной темноты не было. Видимо, лунный свет пробивался все-таки сквозь облачность, да и не успевший почернеть снег тоже накидывал с десяток дополнительных люксов. В этом неверном освещении, темное пятно с левой стороны дороги я увидел только, когда приблизился к нему метров на сорок. При ближайшем рассмотрении это оказался легкий вездеход, видимо «виллис». Точнее сказать было нельзя — машина была разворочена прямым попаданием фугасного снаряда приличного калибра. «Четверка» сработала, или тот же «артштурм», решил я. Судя по положению машины, для ехавших в ней встреча с немцами была неожиданной, а гибель мгновенной.

Я уже хотел бы продолжить путь дальше, но заметил лежащий за машиной труп. Погибший, в своем белом командирском полушубке, был почти незаметен на фоне снега. Выдали его чернеющие на белом сапоги. Лезть через снежный бруствер не хотелось, но мысль, что у погибшего командира может быть фляга с водой, а то и водкой, послужила причиной к действию. Фляги у убитого не оказалось. На ремне была кобура ТТ, через плечо — командирская сумка. Спина разворочена крупным осколком. Видимо, успел выскочить, но тут же получил осколок в спину. Умер не сразу — успел перебраться через снежный вал, где и остался лежать, пока я его не нашел.

Пошарил в сумке, какие-то бумаги, тряпка, вроде, мыло, пачка сигарет. Красиво жил командир по местным меркам, сигареты курил, а пачки галет в сумку положить не догадался. Обидно. Надо бы документы прихватить, может, удастся сообщить родственникам. Перевернул труп и полез за отворот полушубка. Ух-ты! Воротник гимнастерки — стойка. Просунул руку дальше, так и есть — погоны. Откуда же ты тут взялся такой красивый в форме нового образца? В штабе корпуса все еще старую форму донашивают, даже сам комкор. Это я точно знаю. Значит, эти были из штаба армии или фронта. Скорее фронта, а может, чем черт не шутит, и из Москвы. Это объясняет и наличие сигарет, которых в нашем полку отродясь не было. Удостоверение оказалось в левом нагрудном кармане. Сумку тоже решил взять с собой — вдруг там что-нибудь важное, при дневном свете посмотрю — решу.

Вытащил из кобуры ТТ, а из ТТ — магазин. Хотел взять с собой, но передумал — от ППШ толку больше при том же патроне. Правда заранее неизвестно удастся ли доснарядить диск, но будем надеяться, что удастся. Пистолет улетел в сугроб. Выщелкнул патроны из магазина ТТ и отправил его на противоположную сторону дороги. Спустя минуту, туда же отправился запасной магазин, также лишенный всех патронов. Ни себе, ни людям. Зато разжился шестнадцатью дополнительными патронами. С сумкой пришлось повозиться, мало того, что она висела на ремне, так еще имела и плечевой ремень. Удостоверение убитого командира положил в сумку, повесил ее на плечо под анорак, перевалился через снежный вал и зашагал дальше.

В ту ночь я преодолел километров десять-двенадцать, точно сказать не могу. Устал смертельно, и когда на дороге появился второй по счету хутор, решил остановиться на дневку именно здесь. Идти дальше не мог, и жрать хотелось уж больно сильно. Если повезет, то может и удастся отлежаться здесь пару дней. Долго прислушивался к ночной темноте хутора, но она встречала мне полной тишиной. Немцы народ дисциплинированный, на ночь обязательно часовых выставят, парный патруль по улице пустят. Солдаты обязательно нашумят, они не призраки — бесшумно двигаться не умеют, амуниция обязательно звякнет. Окончательно убедился в отсутствии немцев, когда где-то залился лаем хуторской кабысдох. Меня почуял? Нет, вряд ли, за время оккупации у него на людей с оружием должна выработаться совсем другая реакция — сидеть и не высовываться. А этот жив, значит, сию собачью мудрость знает прекрасно. А раз лает, значит, немцев на хуторе нет, те бы его за помеху ночному сну в ту же секунду сократили.

Первый дом встретил меня пустыми глазницами окон и криво висящей на одной петле входной дверью, он оказался нежилым. Во второй дом я соваться не стал. Заходить туда — шаг вполне очевидный не только для меня, но и немцев, которые будут разыскивать окруженцев таких же, как я. Поэтому добрался до крайнего дома с восточной стороны хутора, взвел затвор ППШ и негромко постучал в окно, состоящее из трех почти целых кусков стекла. Поначалу никакой реакции. Постучал еще раз, потом еще. Минут через семь, скрипнула входная дверь, и на пороге появился, как я смог разобрать в темноте, сухонький дедок в чем-то темном и белеющих из-под верхней одежды кальсонах.

— Здорово, дед. Немцы на хуторе есть?

— Не, никого нету. Наши вчера еще до полудня убёгли, а германцы не задерживаясь проехали. Вот когда тыловики ихние нагрянут, тогда да.

— А ты откуда знаешь?

— Так ведь не первый раз. Полтора года назад точно так же было. Сначала одни прошли, потом другие приехали. И окруженцы, вроде тебя, тоже месяц еще ходили, в окна стучали, а германцы тыловые их отлавливали.

Похоже, опытный мне попался дедок. И разговорчивый.

— А дверь ночью на стук открывать не боишься?

— На такой не боюсь. Когда так стучат — помощи просить будут. Вот когда в дверь прикладами колотят и выломать ее грозятся, вот тогда да, страшно.

— А мне поможешь?

Дед покосился на ствол автомата.

— Чем смогу.

— Я ногу зашиб, хожу плохо, мне бы дня два-три отлежаться…

— Не, не, не. В дом не пущу. Германцы нагрянут, и тебя, и меня со старухой, и сноху с внучатами, всех повесят. Ты чуть дальше пройди, там амбар ничейный, в нем схоронись. Туда никто не ходит. А я тебе сейчас чего поесть соображу. Голодный, небось?