Олег Измеров - Стройки Империи

Разговор плавно переходит к теме "расскажи о себе", подумал он. Соня начинает заигрывать — то ли оттого, что нечего делать, то ли после душа располагает, то ли хочет выяснить, отчего я к ней так безразличен на фоне всеобщего внимания. А это опять ведет к теме "расскажи о себе"...

— Жаль, что взял не телевизор, — сказал он, — было бы что смотреть.

— И что бы мы смотрели? Передачи кончаются в двенадцать.

"Черт, еще один прокол."

— Слушая тебя, теряешь чувство времени. Сразу видно человека искусства.

— А ты считаешь себя неинтересным собеседником... Верно?

Виктор пожал плечами.

— Не знаю. Не задумывался.

— Но не обязательно говорить о работе, можно о книгах, о музыке... Можно я гляну?

Она подошла к полке и потянула на себя один из конвертов пластинок.

— Так ты, оказывается, битломан? — удивленно спросила она, обернувшись. — Ты слушаешь мерсибит?

— Разве это запрещено? Диски фирмы "Мелодия".

— Ну да, но... И "падающие камешки"... Это же музыка молодежи, бунтующего поколения.

— "Роллинги" прекрасные музыканты. Это один из лучших их альбомов, кстати. А грязный имидж — это только реклама, шоу-бизнес. Нравы Запада, когда талант вынужден служить прибыли. Но к музыке это не относится, "Aftermath" — это же классический ритм-энд— блюз, но группа решила экспериментировать с африканскими инструментами... А поют они о все о тех же вечных темах, о несчастной любви. Ты "Paint it black" слыхала? Забойная вещь!

— Ну да, но... Знаешь, я думала, что для того, чтобы это понять, надо родиться в другом поколении. Мне проще, я прежде всего певица, мне интересны новые, свежие краски, то, что заведет публику... Слушай, а... а вот это вообще психоделика! Это молодые энтузиасты из Министерства культуры протолкнули, а пластинка не расходится, нет спроса, железно в уценке будет.

— В какой уценке? — Виктор буквально подскочил к Соне, чуть не выхватив пластинку из ее рук. — Это же "Пинк Флойд"! В семидесятые за этим в Союзе гоняться будут!

— Откуда ты знаешь, что будет в семидесятые?

— Мода на это придет. И на тяжелый рок, ну, вроде "Лед Зеппелин".

— А это кто?

— Кто, "Лед Зеппелин"?

— Да, да. Что ты так волнуешься?

— Так это же... — Виктор запнулся, лихорадочно вспоминая хронологию. — Это же новая молодая группа, еще ни одного диска!

— И что? — на лице Сони было написано совершенно неподдельное удивление.

— Так там... там гениальные пацаны — Роберт Плант, Джимми Пейдж, Джон Бонэм и этот, как его, Джон Пол Джонс! Народ будет с ума сходить!

Соня с подозрением и некоторой укоризной взглянула на него.

— Разыгрываешь? "Лед Зеппелин" — это "Свинцовый дирижабль".

— Так это же хард.

— Какой хард?

— Ну, хардрок, тяжелый рок. Игра слов, ассоциативное название.

Соня вернула на место красочный конверт "Волынщика в воротах рассвета" и подошла к Виктору.

— Когда ты говоришь о роке, ты похож на школьника. Интересно, а как к этому относятся... ну, твои одногодки?

— Я же не навязываю им Маришку Верес.

— Вереш? Это та, что недавно в "Скандально-синие" перешла?

— Она самая.

— Неплохой вкус... Знаешь, я поняла. Ты из тех, кому нужна внутренняя свобода. Обычно люди ищут внешней. Хипарям нужна свобода одеваться, диссидентам — свобода поступков, а ты не борешься за свободу, ты просто свободен. От чужих мнений, от того, как выглядят и поступают другие. Для тебя нету слов "так принято". А это самое трудное — не делать чего-то только потому, что так делают другие. Слушай, а ты, наверное, и твист танцуешь?

— Твист — это старо. Вот шейк сбацать... но соседи снизу будут против.

— Отпад... А давай какой-нибудь медленный, на "Маяке" они всю ночь идут. Мы тихо поставим радио. Ты современный медленный танцевал?

— Спрашиваешь. А ты будешь танцевать в тапочках?

— А я буду босиком, как Сэнди Шоу. На ковре тепло.

Современный медляк в шестьдесят восьмом в СССР, если кто не помнит — это кружиться, лениво переминаясь с ноги на ногу в такт музыке. Главное здесь то, что партнеры стоят близко друг к другу, хоть и не прижимаясь, и обнимают друг друга за плечи и талию. Можно вдыхать аромат "Огней Москвы" и слышать неровное дыхание партнерши. Такая вот смесь невинного романтизма и эротики. Но от Сони ни "Огнями Москвы", ни "Пиковой дамой" или каким-то другим признаком эпохи после душа уже не пахло. От нее исходило легкое благоухание ромашкового шампуня и чистой кожи.

Светлая, неспешная мелодия кругами расходилась по комнате, источая какой-то особый, сокровенный уют. Похоже на "Um acht bis um acht", подумал Виктор, и тут же спохватился. Да что же он, в самом деле!

— Это из фильма "Еще раз про любовь"? — спросил он.

— "96 минут про любовь". В "Победе" уже прошла, в "Металлурге" идет. Ты уже сходил?

— Да. Кончается тяжело.

— Очень. Вот эта сцена, когда Евдокимов в мыслях говорит с погибшей Наташей... Прямо комок подкатывает.

"В фильме нет этой сцены. Во всяком случае, в моей реальности. Приходит Мышка, говорит, что Наташа погибла и Евдокимов просто уходит куда-то в пространство..."

— Можно, я положу голову тебе на плечо? — спросила Соня.

— Почему ты спрашиваешь?

— Вдруг это тебе неприятно.

— С какой стати?

— Люди разные бывают.

— Не понял, — недоуменно протянул Виктор. В его голове мелькнула киношная фраза: "Геша, ты бы ушел от такой женщины?"

— На самом деле? — Соня, казалось, была удивлена не меньше. — Странно, рок-музыка, запад... Никогда не слышал?

"Господи, ну что за привычка говорить подтекстом, как в пьесах шестидесятников. Что она вообще в виду имеет?"

— По-моему, в этом фильме, ну, столько-то минут про любовь, была фраза "С незнакомыми людьми легко".

— Я о другом. О том, что приняли летом в Германии. Ну, то, что не болезнь, а такое состояние организма.

"Ах, ты вот что обо мне думаешь, да?" Какая-то стихийная, первобытная волна ярости взлетела в его душе, ударив в голову, как прибой о волнолом; перед глазами словно сработала фотовспышка, только вместо объектива на него в упор смотрели два карих, насмешливых глаза.

И тогда он порывисто притянул к себе голову Сони и припал к ее губам, жадно, горячо, ненасытно вливаясь в ее слабо подергивающееся тело. Соня коротко простонала носом, попыталась мотать головой, но не в силах была оторваться. Ее глаза начали закатываться и тело ослабло, Виктор вдруг испугался, что она задохнется и оторвался от ее манящего рта; Соня тут же оттолкнула его и отпрянула к окну, задев ногой сохнувший на полу раскрытый зонтик: по счастью, тот не пострадал.

— Не надо, — повторяла она, тяжело дыша, — не надо.

Виктор пожал плечами.

— Это не болезнь, — сказал он как можно более равнодушным тоном. — Это, это, как его... стояние организма.

— Я... тебя разозлила...

— Какие пустяки по сравнению с продолжением. Ты само совершенство.