Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4.

Похоже, колесная ось что-то задела: от сильного толчка начальник стражи всей своей мерзкою тушей на меня навалился. Судя по крику снаружи, с цветистыми восточными ругательствами, не смогли разъехаться со встречной повозкой. Да, вон она. Водовозная арба с бочкой.

Грубо пихнув пленника и прорычав что-то, по его мнению, устрашающее, курляндец полез наружу, отводя душу черными словами — русскими и немецкими вперемешку. Оставшийся страж выхватил шпагу и наставил острие на меня, загородив спиною приоткрытую дверь. Кретин: думает, что имперский граф туда сиганет?! Пренебрегать нежданным подарком судьбы, конечно, не стану — только действовать надо иначе. Изобразив крайний испуг и прижавшись, насколько можно, к противоположному оконцу, скосил глаза. Да, так и есть. В любом большом городе на уличный скандал мгновенно сбегается толпа, как на бесплатное цирковое представление; магометанская же толпа хороша тем, что у каждого за поясом — острый ножик. Та-а-ак… Пожалуй, хватит народу. Скорчившись в уголке, ослабил тряпку, намотанную вместо пояса, и потянул на голову. Дурак со шпагой, кажется, начал что-то понимать. Поздно! Клинок я отвел связанными руками, приняв на густо накрученные веревки, а потом вцепился в противника, не давая размахнуться. Длинное оружие в тесноте безавантажно.

Турки, привлеченные непонятной возней в остановившейся карете, заглянули в подслеповатое оконце — и увидали почтенного хаджи в размотавшейся чалме, коего с остервенением душит какой-то бритый иноземец. Жертва хрипела из последних сил:

— Помогите, правоверные! Измена!

Через несколько секунд неволя кончилась. Взор пустоглазого, такой же стеклянный, как при жизни, уставился в низкие тучи, форейтор лежал без головы (он имел несчастье разозлить турецких босяков, ранив одного выстрелом из пистолета), двое оставшихся, прижатые к стене, с трудом отмахивались от наседавших магометан. Толмача, значит, не было. Его счастье.

— Кесмек! Режь! — Я протянул ближайшему оборванцу связанные руки. Тот повиновался. — Аузу билляхи мина шайтани раджим! Прибегаю к покровительству Всевышнего от проклятого Сатаны!

В странах Востока благочестивые арабские фразы — это своего рода универсальный пароль, открывающий двери и сердца. Если еще воздеть ладони к небу, куда как убедительно будет. Заодно и онемение от веревок прогнать. Чалму накрутить: не дай Бог, толпа усомнится! Теперь — лишь бы не перепутать заученные турецкие слова.

— Измена! Злокозненное предательство поселилось у самого порога халифа! По воле Аллаха милостивого, милосердного мне, простому боснийскому хаджи, довелось узнать замыслы вероотступников! Смотрите, по наущению мунафиков неверные уже здесь с оружием ходят! Грязные франки хватают и неволят мусульман! Смерть им!!!

Воодушевленные голодранцы все разом кинулись на уцелевших врагов. Кто-то напоролся на шпагу, но прочих кровь не испугала, а лишь разъярила. Порвали бы в клочья, да вот беда: один из атакующих крикнул, что надо схватить гяуров живьем и выпытать имена предателей. У простонародья турецкого всеобщее политическое убеждение состоит в том, что высшие чины государства спят и видят, как бы продать отечество неверным — а если до сих пор не сделали этого, то лишь потому, что не сошлись в цене. Пришлось взять дело в собственные руки. Шпага пустоглазого так и валялась в карете. Истыканный ножами курляндец, залитый кровью, как недорезанный баран, но все еще живой, пытался заслониться окровавленными руками; во взгляде мелькнуло что-то человеческое… Тщетно! Острая сталь пронзила сердце. Глянул на второго: не жилец, с такими ранами. Этот без меня отойдет. Главное, чтобы никто из посланных Румянцевым не выжил — и не навел розыск на мой след. Толпу надо тоже разогнать — немедля! Возвысив голос, вновь принялся лицедействовать:

— Велик Аллах! Вы совершили богоугодное дело, уничтожив этих врагов — но отступники коварны! Они обманули честных воинов, чтобы заставить мусульман убивать друг друга! Сюда идут янычары. Спасайтесь! И поднимайте народ против изменников. Да свершится воля Аллаха!

При сей последней фразе полагается воздеть очи горе и ответно восславить Всевышнего, хотя бы в мыслях. Когда же взоры моих невольных помощников вернулись на грешную землю, самозваного хаджи среди них не было. Лишь мелькнула над головами зевак выцветшая зеленая чалма и пропала в кривых переулках. Городская стража, прибывшая на место поножовщины, обнаружила трупы — и ни в чем не виноватых зрителей, наперебой рассказывающих, как все случилось. Оказывается, ни один правоверный не прикасался к людям из свиты русского посла: всех покромсал выскочивший из кареты старикашка. Ужас, какой злой — прямо шайтан!

Повернув несколько раз в случайных направлениях, я чуть не заблудился на узких константинопольских улочках. Наплевать. Главное — уйти подальше и сыскать, где бы затаиться. Совсем потерять ориентацию не позволят Галатская башня и многочисленные минареты, видные почти из любой дыры. И не спешить! Походка должна быть степенной, сообразно возрасту и обличью. Балахон подпоясать: а то в него можно двух таких завернуть. Только чем? За неимением лучшего, оторвал узкую полоску от чалмы. Убыль почти незаметна; в городе же такая прорва живописных оборванцев, что еще один ничьего внимания не привлечет. Если, конечно, не выказывать чуждую сущность своим поведением. Внешность не выдаст. Турок со славянскими корнями — великое множество; среди бошняков и арнаутов найдутся и такие, кто говорит по-турецки хуже меня. Плохо, что денег нет. Экая незадача: я ведь, вообще-то, миллионщик… Жаль, что не удалось хотя бы обшарить убитых — но нельзя было. Никак нельзя. Когда идешь по тонкому лезвию над бездной, малейшая фальшь может разрушить хрупкую магию и оборвать нить власти над толпой. Предел ее натяжения мне дано чувствовать с детства.

Изрядно поблуждав, вышел к мечети. Не к одной из главных и знаменитых: к скромной и небогатой, где молятся ближайшие кварталы. Зато рядом с нею имелось текке: нечто среднее у магометан между монастырем и караван-сараем, где привечают паломников. Кров и пищу в такой обители дают бесплатно, и само слово «текке» означает по-турецки дармовщину.

Кучка нищих, толпящихся у дверей, ревниво скосила глаза на свежего пришельца. Дармовщины, как известно, на всех не хватает — всегда и везде, так мир устроен. Достается же она тому, кто убедительней себя аттестует. Что ж, попробуем…

— Мир вам, милость Аллаха и благословение Его! Найдется ли местечко у здешнего очага для несчастного боснийского хаджи, ограбленного проклятыми кяфирами прямо на пути из Мекки?!

Рослый турок, стоящий прямо в дверях и закрывающий путь простым побирушкам, обвел меня внимательным взглядом и чуть посторонился — ровно настолько, чтобы пройти одному худому человеку.