Лев Прозоров - Перуну слава! Коловрат против звезды

– Я не прячусь от обвинения, вельможный князь Киевский, – слепец приподнял руку в дружинном приветствии, прямой раскрытой ладонью вперед и вверх. – Я сам обвиняю этого человека в том, что он принес беду и злодейство в дом, в котором был гостем. Я обвиняю его в том, что он, раб Мертвеца, принёс и сюда свою чёрную порчу. Благодарение Богам – я повстречал его снова, повстречал на земле пана князя! Я – Властислав, воевода из земли сынов Леха. Может, в Киеве слыхали моё имя.

Из земли сынов Леха?! Но ведь князь-пращур Вятко оттуда привел свой народ! Мечеслав изумленно разглядывал слепого воина. Пожалуй, это было потрясенье не меньшее, чем обнаружить, что сидел за одним костром с сыном Ольга Освободителя. Вот так, лицом к лицу повстречать пришельца из сказочной земли предков!

– Я знаю его, князь, – громко и мрачно произнёс Ясмунд. – Это славный воин, и я не слышал о нём дурного.

Властислав коротко поклонился на голос. Кивнул и князь Святослав, в знак того, что слышал слова дядьки.

– Тот ли это человек, которого обвиняешь ты, епископ Адальберт? – последние слова князь выговорил медленно, будто пробуя на вкус чужое звание и чужое имя.

– Именно он, король Свантеслав, – скорбно качнул лысой макушкой чернобородый епископ. – Увы, сей одержимый безумец, слепец телом и душою, со своими людьми, словно разбойник, поднял мятеж в городе твоей матери, и встал на пути моём и моих спутников, и с науськанной им чернью взял храм Божий, в коем мы со спутниками принуждены были скрываться от его неистовства, будто некую крепость, в осаду, грозя мне и понося святое имя Господне.

– Долг хозяина – защищать гостя, – подала голос Ольга. – Даже поселянин не даст в обиду пришедшего в его хижину. Тот же, кто поднял руку на княжеских гостей…

– Я не ищу его крови, твоя королевская милость, – теперь на епископа, осмелившегося перебить правительницу Киева, с негодованием уставился даже безмолвный человек-ошкуй. – Он уже довольно расплатился за безумие свое, и достаточным будет, если твоя королевская милость удалит несчастного идолопоклонника из города своего и земли.

Возмущенный гул с трех сторон ответил на эту речь черноризца.

– Ты просишь суда или сам взялся судить, епископ? – светлые, густые брови Святослава сошлись к переносице, и вверх через лоб полегли резкие морщины. – Тебя я выслушал. А сейчас выслушаю его. Говори, пан Властислав.

– Раб Мертвеца жалуется вельможному пану князю на разбой, – нерадостная улыбка обнажила желтые крепкие зубы под густыми усами. – Так пусть покажет хоть царапину на своем теле или теле одного из своих людей! Я же могу показать рану, принятую по его вине – не в честном бою – а через подлость и коварство!

Старческая длань накрыла лицо хозяина, будто ощупывая, уцепила пальцами повязку – и сорвала её, обнажая ввалившиеся веки над пустыми глазницами.

В толпе киевлян несколько голосов вскрикнули, когда старый лях повернулся поочередно во все стороны, давая разглядеть увечье.

– Вот сделанное по его слову, и это – меньшее из зол, что он причинил в нашей земле, в земле, в которую его тоже впустили, будто гостя! И не о том я горюю, что потерял глаза, а о том, что сделал это его наущением тот, кто был мне вместо сына! Наш правитель, наш Мечислав… мой Мешко!

Мечеслав Дружина вздрогнул, услышав от незнакомца имя, так похожее на его собственное. Нет, и впрямь там, в закатных краях, жили сородичи вятичей!

– Это он заморочил своей злой ворожбой моего Мешко. Это он научил его разорять древние святыни нашего племени и поклониться Мертвецу. И сюда он пришёл за этим же.

Киевляне отозвались ропотом.

– Слово твоего ляха против слова епископа, – ответила Ольга на взгляд сына.

– Если государи позволят… – Мечеслав мысленно дал себе изрядного тумака – Синко Бирич, отнюдь не воин, сумел подойти к нему так бесшумно, что вятич и не расслышал ни шагов, ни шороха дорогой одежды. – Тут слово против слова, и рана против угрозы, и оба тяжущихся – чужеземцы, так что поручителей у них нету. По обычаю и закону русскому в таких случаях положено решать дело полем – поединком, дабы Боги дали победу правому. Таков же обычай, как я слышал, и в земле сынов Леха.

– Так, пан, – качнул перьями на мохнатой шапке воевода Властислав. – Нам ведом этот обычай.

Синко благодарно наклонил высокую шапку.

– И я слышал, что Божий суд в обычае и в земле немцев. Так что мы не нарушим ничьих прав, если доверим этот суд мечам.

Святослав взглянул на Синко с удивлением. Потом перевел глаза на седого ляха.

– Согласен ли ты на такой суд, воевода Властислав?

Безглазое лицо воеводы повернулось к Святославу.

– Согласен ли я? – в наступившей вдруг тишине все услышали негромкий хриплый голос слепца. – Я вижу этот суд во сне каждую ночь – с того самого дня, как перестал видеть что-то, кроме снов…

С этими словами он кинул себе под ноги роскошную шапку и сбросил плащ на руки стоявшим за ним. Принялся расстегивать застежки свиты.

– По закону, – с тихой яростью глядя на невозмутимого Синко, произнёс князь, – тот, кто не может сражаться, вправе выставить на поле защитника. Ты можешь взять воина из моей дружины, воевода Властислав, – князь повернулся к старому ляху.

Клек, Вольгость Верещага и другие подались вперёд, но Мечеслав на этот раз опередил побратимов.

– Я, князь! Дозволь мне! – забыв о строе, забыв даже о стоящем поблизости дядьке Ясмунде, вятич шагнул к стащившему через голову свиту и взявшемуся за узлы шнура на богато расшитом вороте рубахи слепцу. – Воевода! Мое имя – Мечеслав. Род мой – от сынов Леха. Дозволь быть твоим защитником, воевода!

Слепец повернулся к нему – и застывшее медное лицо вдруг отмякло в улыбке. Не той, жутковатой, с которой старый лях вышел обличать черноризца. Так мог улыбаться Мечеславу дед в далёком Ижеславле. Рука потянулась к лицу вятича – Мечеслав зажмурился и затаил дыхание. Шершавые пальцы и ладонь осторожно, чутко, едва касаясь, прошли по всему лицу вятича сверху вниз, от глаз под шлемом к подбородку.

– Мечеслав, – тихо проговорил старый лях. – Почти Мечислав… я рад, что у меня есть такой родич. Прости, сынок, даже тебе я не отдам этот бой. – Он повернулся к Святославу. – Мне не нужен иной защитник, кроме меча и Богов, вельможный пан князь.

Князь-Пардус только прикусил губу под усами, но смолчал.

Оставшись полуголым – низкие мягкие сапожки он тоже снял, – старый лях протянул руки, и воины, шедшие за ним, вложили в них большой красный щит с белой птицей. Рука воеводы легла на рукоять меча и вынула его из ножен столь привычно, что трудно было в это мгновение поверить в слепоту седоусого воина.

– Слышишь меня, епископ Адальберт, слуга Мертвеца? – крикнул, держа слепое лицо поднятым к солнечному небу, лях-воевода. – Я не смогу вернуть душу моего Мешко, которую ты украл. Я не смогу вернуть себе глаза, которые выкололи по твоему приказу. Но я пришёл помешать тебе вновь красть души и вновь ослеплять! Слышишь меня? Я убью столько разбойников, которых ты привёл, разбойников, которых ты зовёшь воинами, сколько ты пошлёшь на меня… но, уважая закон земли, в которой мы оба – гости, я готов удовольствоваться одним. Готов на одном условии – ты уйдёшь отсюда и никогда больше не вернёшься, слышишь, раб Мертвеца?! Согласен ты на Божий суд?!