Владислав Савин - Страна мечты

— Я подсунул вам ткань на пальто, самого неходового цвета. У вас же она стала очень популярной, для торжественных дней, как римский пурпур.

Это он про «алые паруса» вспомнил? В которых мы своих мужчин в поход провожали. Я уже сказала, что мода пошла у нас на севере — для жен, невест, сестер и матерей моряков, надевать что‑то алое, развевающееся: шарф, платок, шаль на плечи, ну а целая накидка — пальто покроя «парус» (в будущем, «летучая мышь», или «пончо»), это вообще, предел мечты! И не только при встрече или проводах — уже как знак стало, если девушка с алым в одежде идет, значит есть у нее муж или любимый, моряк, и к знакомству она не расположена, ну только если к дружескому. Я тоже здесь такое пальто осенью и весной носила, особенно когда с моим Адмиралом иду. Смотрится красивее, чем уныло — черное, и уж тем более, шинель!

— Вы не знали, что резинки к шляпкам поставляются отдельно? Чтобы вам самим подгонять на голове. Я специально не заказывал их, или же выбрасывал из ящика. А после мне весело было смотреть на вас в ветреную погоду. Честно говоря, я не понимаю, как вы вообще носите это — даже в штиль или в помещении.

Ах ты, американская морда! Выходит, это не я шляп носить не умею, а твое наглое вредительство? Ну и конечно, ветрено у нас, особенно возле моря, в парке, и вдоль Первомайской. А Лючия так даже относится с юмором, «игра на скорость, как с котом в цап — царап» при каждом порыве схватиться успеть, это вполне приемлемая плата за свой вид модной синьоры! Да и не нравятся мне шляпные резинки, даже на летних соломенных, шею трут. Но все равно — ох, что бы я с тобой сделала, шимпанзе, если бы знала — когда сегодня в парке свою шляпу с вуалью еле догнала, уже думала, прощай?

И кажется, это отчетливо отразилось на моем лице. Потому что Эрл поспешил свернуть разговор, «теперь я все вам сказал, было приятно с вами иметь знакомство», и удалился. А я поспешила писать рапорт дяде Саше.

После какое‑то время было неприятно и тревожно — а вдруг все же мы не уследили, допустили утечку информации? Но было все же решено, что аналитики на той стороне пришли к выводу сами. Мой Адмирал, рассказал, что был скандал в Наркомате флота — когда планировали Средиземноморский поход, отчего не пришло в голову имитировать дозаправку «Воронежа» химикатами в Специи, как делали это у нас на Севмаше? И кто‑то был наказан — но нам в вину никто ничего не поставил.

Ленка вышла замуж за Ивана Петровича. Который теперь официально командир К-25. А мы, с моим Адмиралом, в конце октября отбыли в Москву. Мне было уже тяжело — хотя ожидала худшего. В столице мы заселились в ту же квартиру на Ленинградском шоссе. Михаил Петрович пропадал в Наркомате, а мне было тяжко и тревожно. Не было рядом никого из подруг, к кому уже успела привыкнуть. Не было дела, постоянно держащего в напряжении — официально, нахожусь в отпуске, месяц до, три месяца после. Даже физкультурой заниматься было сложно уже. Пономаренко слово сдержал, сказав, что бытовые проблемы решим — регулярно приходила тетя Паша, женщина уже за пятьдесят, взявшая на себя роль домработницы и повара, так что даже от повседневных хлопот я была избавлена — однако вынужденное безделье в сумме с тревогой за будущее (рожать, в первый раз! И Михаил Петрович скоро должен уехать на Тихий Океан, ну а мне с ним никак — придется ждать, и сколько?) было куда тяжелее самых беспокойных дней на Севмаше. Писать бы — так письма идут долго, и не обо всем что хотелось бы, можно довериться бумаге. Выручало лишь чтение — целая полка книг по техническим дисциплинам (вроде заочного курса Кораблестроительного Института), собирали по списку уже в Москве (снова спасибо Пантелеймону Кондратьевичу!). И самая большая ценность — ноутбук, для хранения которого в кабинете поставили сейф с кодовым замком. Библиотека, и фильмотека — в основном, «о будущем», считалось, что я могу заниматься аналитикой, даже не столько по техническим (тут специалистов хватало), как по социальным вопросам. Кажется, Пономаренко после Киева слишком серьезно отнесся к мнению, что «ты увидишь то, что не заметит ни человек из этого времени, ни тот, кто полностью из того». Чем я и занимаюсь — гениальных озарений пока не пришло.

Через три дня праздник, Седьмое Ноября. Парад, и демонстрация. А мне больше радость, что Пономаренко сказал — Юрка с Лючией приезжают завтра, и жить будут в этом же доме! Расскажут, что в Италии сейчас. А то отсутствие информации, это для меня самый страшный голод!

Сержант Пьетро Винченцо. Италия, сентябрь — октябрь 1944.

Долог путь солдата домой с войны. Когда война эта — где‑то на далеком краю земли.

Сначала было — мы идем по Африке! Британия была воистину великой Державой, раз ей удалось захватить столько! Дойти до Кейптауна — в самом начале это казалось прогулкой, куда более легкой и безопасной, чем страшные снега России, откуда не возвращались живыми. Тяготы и лишения сперва воспринимались с юмором — мы же отважные воины дуче, а не изнеженные британцы! Хотя очень скоро пропагандистам за такие слова стали втихую бить морды. Ветераны, заставшие еще эфиопский поход тридцать шестого года, говорили, что тогда со снабжением было куда лучше, и с медициной тоже. Самой страшной угрозой здесь были не английские пули, а куча самых различных болезней, которые врачи именовали одним словом «тропическая лихорадка». Самым мучительным было отсутствие воды в сухой сезон — вонючая жижа в так называемых водоемах одним своим видом могла вызвать дизентерию у цивилизованного человека — ну а в сезон дождей с неба извергался всемирный потоп, от которого не было спасения, негде было просушиться, и земля превращалась в сплошное болото, где вязли даже танки. Вьючные и верховые лошади в массе дохли от неизвестных болезней, укусов летающих и ползающих тварей, и съеденной ядовитой травы. Самым надежным транспортом были негры — носильщики — причем не только для грузов и багажа, даже офицеры, с обеих сторон, нередко передвигались в импровизированных паланкинах, на плечах четверки туземцев. Армия таяла, и где этот Кейптаун, после которого наконец домой? Сколько нас останется, когда мы туда дойдем?

Затем движение остановилось — не столько из‑за возросшего сопротивления англичан, как оттого, что со снабжением стало совсем туго. И была битва под деревней Кокамунга, которую не на всякой карте найдешь — это сражение обе стороны объявили победой, но вот итальянский обоз, толпа все тех же негров — носильщиков, был захвачен британцами, в то время как такой же английский обоз поголовно дезертировал, позже превратившись в «армию» Вождя Авеколо. Правда, в отличие от русских партизан, это вождь больше воевал не с итальянскими оккупантами, а с такими же неграми, из племен, не желающих признавать его верховенство — но и белых он убивал со страшной жестокостью, нападая на тыловые части, или небольшие караваны снабженцев. А еще у англичан появились мобильные отряды егерей, отлично знающие местность, обычно они не ввязывались в серьезный бой — но метко стреляли издали, нанося потери. Не было линии фронта, была полоса, где перемешались свои, чужие, и банды вождя Авеколо, назвавшего себя «фюрером Африки». Странными островками спокойствия, еще с благих довоенных времен, были изредка встречавшиеся католические миссии, которые не трогали ни англичане, ни итальянцы, и даже головорезы Авеколо первое время признавали их нейтралитет — там можно было оставить для ухода тяжелораненых, узнать новости из Европы, отдать письма для отправки домой. Он, сержант Винченцо, тоже писал письма, сыну Марио и дочери Лючии (жена София умерла еще до войны) — и не решался отправить, так и таскал в сумке. Потому что писать бравурное не хотелось, а по — иному тем более, чтобы не огорчать. Но все же писал, в мыслях представляя своих детей — да и чем еще заняться солдату на привале?