Владислав Савин - Страна мечты

— С кем война? — спросила я — или это снова ваши тайны, о которых я не знаю? Ваш «Рассвет»?

— Про это пока молчим! — резко ответил Юрий, покосившись на отца Антонио — поговорим дома.

Я обиженно замолчала. Но после обязательно все узнаю — и потому, что я любопытна, и оттого, что все, что было связано с жизнью моего мужа, непосредственно касалось и меня — мадонна, если с ним что‑то случится, мне тоже не надо будет жить! В раю, или ином месте — но я хочу быть рядом с ним! А кто попробует меня с ним навек разлучить (не на время по долгу службы, тут я все понимаю, надо) — того или ту я убью! И господь простит мне этот грех — ну а если не простит, ну что ж…

Возле Ватикана на площади уродливо торчал подбитый немецкий танк. С тех самых пор — и его не убирали намеренно, отец Антонио сказал, что решено оставить, в память о фашистских преступлениях, как и щербины на стенах и колоннах, обрамляющих площадь у Святого Петра. Сам собор, и Сикстинская Капелла были еще в лесах, а брусчатка до белой черты, обозначающей границу Ватикана, была выкрашена в красный цвет. В память о невинной крови вознесенных на небо в тот день 21 февраля 1944 года, когда эсэсовцы здесь расстреляли из пулеметов мирных паломников, и под мертвыми телами не было видно земли. Стояла у входа стража — и не в средневековом облачении и с пиками в руках, а в русской форме и с «калашами» — бывшие Красные Гарибальдийские бригады, сейчас Корпус Народных Карабинеров. Они несли внешнюю охрану — внутри дворца, как сказал Антонио, уже успели набрать роту швейцарцев. Стояли на страже победители — а немцам пришлось ответить за все свои преступления, и их мерзкие души сейчас наверное, жарятся в аду! ( прим — см. «Сумерки богов» — В. С. )

А ведь война здесь, в Риме, была всего два месяца! Господи, и каково же было русским, три года сражаться с армией Гитлера, предавшегося сатане — как объявил Его Святейшество Папа? И еще спасти Италию — и эти идиоты южане еще смеют считать русских дикими варварами? Мадонна, спасибо тебе за то, что вразумила меня тогда не поехать на юг!

Подошло время идти в ателье. Я удивилась, увидев у дверей репортеров с фотографами! Оказалось, это всего лишь представители модных журналов — и кто же их пригласил? Ладно, если они не будут нам мешать. Что, не только платье, но и пальто готово?

— Конечно, синьора! Преимущества фасона, что его почти не надо подгонять по фигуре!

Платье смотрелось эффектно! Легкий летящий шелк, создавал объем как раз в той мере, в которой нужно. Но все же чего‑то не хватало, силуэт в зеркале выглядел перетяжеленным вниз. Мэтр протянул мне широкополую фетровую шляпку с шелковой лентой и искусственными цветами. Ну вот, теперь просто идеально — и в одном платье, и с пальто поверх!

Защелкали фотоаппараты. Я что, еще и на страницы журналов попаду? Ответить на вопросы? Тут я вспомнила, что Лазарева говорила — одежда во — первых, движений не должна сковывать, во — вторых, скрывать недостатки фигуры и подчеркивать достоинства. И конечно, быть красивой — и это все! Отсюда следует, что подражать моде просто глупо! Просто оттого, что один и тот же фасон на разных людях выглядит совершенно по — разному — на ком‑то красиво, кого‑то уродует. Вот я придумала то, что на мне сейчас — красиво, удобно, и мне безразлично, модно это или нет!

Я даже назад переодеваться не стала, велела старое, что на мне было, упаковать, и отослать в отель. И была восхитительная прогулка по вечернему Риму, жаль что недолгая, четверть часа пешком — и я в новом платье, пальто и шляпке, под руку с моим рыцарем, самым любимым человеком! Совершенно не хочется сейчас о делах думать — а лишь, мимо зеркальной витрины проходя, украдкой взглянуть, о мадонна, я не какая‑то кокетка, но истинно сказано, что самое лучшее украшение для любого синьора, это красивая и нарядно одетая синьорина рядом! А если пальто — накидку по бокам не застегивать, мои руки в проймы вперед, а его рука незаметно на моей талии, это так приятно, почти как… мадонна, прости, но разве это грех, если со своим законным супругом? Ну хорошо, мадонна, чтобы слишком часто не подвергаться искушению — вот интересно, можно ли пальто сделать по тому же фасону, что платье, широкий клеш прямо от плеча, а рукав наверное, реглан? Ну вот и отель, мы наконец поднялись в свой «королевский люкс», и остались одни. О, мадонна, прости — но какая тут замечательная, мягкая и просторная кровать!

И была церемония на следующий день — в бывшем королевском дворце, где теперь заседало правительство, слышала я, одно время всерьез хотели перенести столицу в Турин или Милан, где сидел «Народный Комитет» товарища Тольятти — но слава богу, не решились лишать статуса Вечный Город — а кто‑то усматривал и намек, что мы не смиримся с отделением Юга, восстанавливая не какое‑то герцогство Пьемонт, а республику Италия, и что какие‑то провинции в нее сейчас не входят, так это временно. Моему рыцарю, как другим, бравшим в плен фюрера, вручили Золотую Медаль за воинскую доблесть — по уставу, даже генерал должен первым отдавать честь солдату, имеющую эту награду! Но что это — слышу и свое имя? Мне, медаль, за что, ведь я там, в поезде Гитлера, не совершила ничего геройского? ( прим. — см. «Врата Победы» — В. С.).

— Иди — подтолкнул меня мой рыцарь. И уже после, когда я не верила еще, что получила одну из самых высших итальянских наград, сказал:

— Ты ведь сделала там все, что должна была. Там, где мы победили. Тот, кто усомнится — пусть представит себя в том деле. Медаль твоя — по праву!

О, мадонна, за что мне такое счастье? А ведь Лазарева говорила — жизнь одноцветной не бывает никогда! И если сейчас со мной лишь хорошее, подряд — то берегись, когда надвинется буря, и будь к ней готова! А у меня сейчас — пистолет с собой, стрелять не разучилась, русбой ограниченно, но что‑то еще могу. Что может случиться опасного — тем более здесь, в Риме, где нас готовы носить на руках?

Мое счастье неразрывно связано со счастьем моего мужа. И того, кто должен родиться у меня, через три месяца. И всей Народной Италии, и СССР — не под властью же таких, как Дон Кало, жить мне и моим детям?

И любого, кто встанет против, я убью.

Юрий Смоленцев «Брюс».

Золотая медаль «За воинскую доблесть». Она же, в разговоре, «Золотая Медаль Сопротивления», которой в иной истории из иностранцев был награжден только один — русский партизан Федор Полетаев, геройски погибший в сорок пятом. Разница в названиях оттого, что эта награда, вторая по старшинству в Италии (выше лишь Военный Орден, аналог немецких Крестов, пяти степеней) была учреждена еще в девятнадцатом веке, то есть ею награждали и солдат дуче, и (в иной истории) чернорубашечников фашистской «республики Сало», и наверное, (в этой реальности) воинство Дона Кало, если только оно может считаться за полноценную армию. И чтобы отличить, гарибальдийцы называли свою награду по иному. Теперь ее будут носить и семнадцать русских парней (все участники «охоты на фюрера», кто был до того приписан к Третьей Гарибальдийской, хотя бы временно, как наша команда подводного спецназа — а потому, подпадают под итальянскую юрисдикцию). И еще четверо итальянцев (ну и мундиры же у них, по — парадному — у нас генералы выглядят более скромно), и мой Галчонок. Ей медаль, в отличие от остальных, лишь в руки дали, на платье я ей помогал приколоть.