Роман Юров - «Ла»-охотник. В небе Донбасса

Мелодия стихла, и она ловко освободила руку.

– Спасибо за танец, – улыбнулась Вика, – вот только приглашать меня больше не надо. И так все ноги оттоптали, да и мой кавалер уже пришел.

Кавалером оказался второй из прибывших следователей, высокий блондин лет тридцати в звании капитана юстиции, и Виктору осталось только раскланяться.

…В небе, пытаясь зайти друг другу в хвост, кружилась четверка самолетов. Доносился рев моторов, вот только не было привычной пушечно-пулеметной трескотни – бой был учебным. Одна из пар его явно проигрывала.

– Олень! Тупой криворукий олень! – кричал Виктор, не отрывая взгляда от мельтешащих в небе самолетов. Кричать он мог сколько угодно, кроме пары зевак и летчиков, ждущих своей очереди на вылет, его никто не слышал. Причина для гнева была самая прозаическая – проигрывающие летчики были его подчиненными. Рябченко с ведомым успешно сливали бой паре пилотов из первой эскадрильи.

– Сопляки они у тебя, – рядом, также задрав голову вверх, скалился Иванов, – куда им против моих…

– Ну, Рябченко… ну, олень… так эпически продуть… – стонал Виктор. – Ну, пусть только сядет. Ноги вырву! Он у меня, как еж, полетит.

– Хе-хе, – развеселился Иванов, – а почему как еж-то?

– А ты не смейся. Какие тут твои? – напустился Саблин на Ивана. – Для тебя они все теперь общие. Давно ли эскадрилью сдал?

– Не корову проигрываешь. – Радость в глазах у Иванова на секунду приугасла. – Нормально твои держались, но в виражах слабоваты…

– Да какие там виражи… – Виктор обреченно вздохнул. – Я же этого Рябченко полгода учил. В голову вбивал, сам показывал. Зачем он в них вообще полез, когда преимущество по высоте захватил? Только ведущим стал – враз хвост распетушил, а думать за него дядя будет? Ну пусть только сядет… Вообще молодежь какая-то убогая пошла. Раньше сказал молодому – и можно больше не напоминать. А теперь? В одно ухо влетело, в другое вылетело. Балбесы! Ничего, сейчас я им клизму ведерную-то поставлю. Для улучшения мозговой активности…

– Кстати, ты сегодня вечером сильно занят? – Иванов вдруг стал серьезным. – Если можно дела спихнуть, то поехали.

– Куда? – удивился Виктор.

– Узнаешь, – ухмыльнулся Иванов, – я тебе обещал как-то…

…Проснулся Виктор затемно. Долго глядел в спертую, липкую темноту, потом нашарил на подоконнике папиросы и зачиркал зажигалкой. Огонек осветил скромное убранство комнатенки, разбросанную одежду, остатки вчерашнего пиршества на столе. Несмотря на очень раннее утро, все еще было душно, лицо ощутимо зудело от комариных укусов, и он подумал, что зря не открыли на ночь окно. Сделал первую, самую вкусную затяжку и откинулся на тощую подушку.

– Чего проснулся? – Соседка по койке подняла голову, сонно захлопала глазами. Она долго терла лицо, потом заскрипела пружинами матраса, пошарила по столу и зачиркала найденной зажигалкой. Загорелась керосинка, вновь осветив и разгром в комнате, и соседку. Это усилие словно исчерпало в ней всю энергию, и она вновь обессиленно привалилась к спинке кровати. Ее звали Роза. Армейский врач-стоматолог, тридцати шести лет от роду. Высокая, чернявая, улыбчивая. Вместе с Раей – подружкой, коллегой и соседкой – она хозяйствовала в этом домике.

– Кинь папироску, – голос у нее был хриплый со сна, некрасивый. Роза уселась, скрестив ноги по-турецки, ничуть не смущаясь ни своей наготы, ни Саблина. Курила она быстро, затягиваясь жадно, по-мужски. Свет освещал ее лицо с сеткой морщинок у глаз, темные круги под грустными черными глазами, немного обвисшую грудь…

Они курили молча, думая о своем. Виктор уже жалел, что ввязался в эту авантюру Иванова с посещением его «подружек». Про вчерашнюю жажду организм уже напрочь забыл, включились разум и совесть. Совесть верещала, что жена умерла не так уж и давно и ходить (будем называть вещи своими именами) по проституткам не есть хорошо. Разум же давил возможными последствиями: подхватить после всего этого заразу – дело плевое.

Он сперва вообще не собирался идти, но длящееся третью неделю мозгоимение с переучиванием на новую матчасть добило остатки воли. Организму требовалась хоть какая-то разрядка, и Виктор скрепя сердце согласился.

Ивановским «подружкам» оказалось за тридцать – в глазах Саблина еще, конечно, не старухи, но желание реализовывать намерения в нем поугасло. Вдобавок оказалось, что и для хозяек сам Саблин далеко не подарок. Женщины от недостатка мужского внимания отнюдь не страдали, и потому седой обожженный субъект не вызвал у них ни малейшего энтузиазма.

Ситуацию спас Иванов, расписав Виктора как некоего Терминатора, без пяти минут Героя (уже все утвердили, буквально завтра в газете напишут) и просто хорошего человека. Одновременно он расхваливал Розу как чудо-врача и громко шептал Виктору в ухо, чтобы тот не сидел, а действовал. В итоге лед постепенно тронулся, и уже через час в комнатушках дома раздавалась возня и скрип кроватей…

Обратно выехали еще затемно. Ветер свистел в ушах, немилосердно трясло от дикой скорости на ямах и ухабах. Дорога была убита в хлам, мотоцикл стонал, ревел мотором, и Виктору казалось, что он вот-вот рассыплется, но слепленный Ивановым из всякого хлама агрегат упрямо несся вперед. Ваня собирал его два месяца из обломков доброго десятка разбитых нашими танкистами немецких «Цундапов» и, видимо, собрал неплохо, потому что, несмотря на безумную скорость, агрегат ломаться и рассыпаться не собирался.

– Ваня, ты зачем меня нахваливал? – закричал Саблин, стараясь перекричать рев мотора. – Я понимаю, реклама… эээ… агитация… но не нужно было героем называть.

– Чего? – Иванов повернул голову, мотоцикл вильнул, заставив Саблина похолодеть и вцепиться в сиденье. Ваня засмеялся. Пришлось повторять вопрос…

– Ты, Витя, дурак, – обиженно прокричал Иванов, – чего сидел как бедный родственник? Думал, она сама трусы снимет? Если бы не я, ночью бы хрен с маком кушал…

– Зачем им про Героя плел?

– А… это… Тю на тебя! Так на той неделе документы отправили! Я думал, ты знаешь…

Под конец лета солнце разошлось не на шутку. Оно расплавило все. Сожгло землю, сделав ее серой, черствой. Превратило в серую труху траву, высушило небо, превратив его привычно голубой цвет в блеклый, застиранный. Сожгло ветер, превратив окрестности в наполненную жаром тишь. Под его лучами все спряталось, кроме людей. Люди стояли. Полк застыл в четких прямоугольниках эскадрилий. Застыл, слушая и потея. Знамя части обвисло бессильной красной тряпкой, поникло, прибитое к палке. Но люди не знамя. Люди стояли и слушали.

Дивизионный замполит работал: трещал без умолку, сыпя лозунги, как из рога изобилия. Сушащая рот жара, выступающая солью на спине, ему не мешала. За пятнадцать минут своей речи он умудрился не повториться ни разу, так ни о чем толком и не сказав. Талантливый человек, что и говорить.