Константин Радов - Новоросс. Секретные гаубицы Петра Великого

Мой коллега с турецкой стороны, похоже, растерян. После четвертьчасовой паузы артиллерия оживает, но ее действие с прежним не сравнить. Всё ясно: опытные топчилары выбиты, и наводят случайные люди. Ядра летят куда попало. Совсем немного времени требуется, чтобы перестрелять или разогнать неумех. Только теперь на сцене появляются воловьи упряжки. Прекрасно, этого я и ждал!

Животные (и погонщики, за компанию) получают свою порцию свинца; одни падают, другие в безумном ужасе рвутся прочь. Постромки безнадежно запутываются. Пушки продолжают торчать на холмике монументом неразумной самонадеянности. Я бы на месте аги приказал доставить с галер длинные канаты.

Вероятно, он так и сделал: несколько всадников стремительно умчались в сторону корабельной стоянки. Одновременно пришла в движение турецкая пехота. Быть может, наша меткая, но нечастая стрельба внушила неприятелю надежду пересечь поле с малыми потерями? Так у меня покамест десятая часть солдат в бою участвовала!

В султанской армии нет единообразных мундиров, подобных принятым в Европе; но различить воинов еникальского гарнизона (коих большинство) и морских левендов нетрудно. Судя по смешанному составу, отряд против нас отправляли в страшной суматохе: послали, кто под руку попал. Странно, что Мурад-паша, комендант крепости, сам не пошел. Его бунчука не видно. А между прочим, заинтересованность в нашей гибели (еще лучше — пленении) у него жизненная, в буквальном смысле. После утопления половины кораблей впору самому топиться, султан ведь не помилует! Неминуемая казнь ожидает и реал-бея Абдуллу, начальника керченской эскадры. Возможно — и капудан-пашу Мустафу. Последнего, правда, здесь не было — но это не оправдание. Вот за то, что не было, и казнят. Единственный способ облегчить свою участь — подставить, как мишень для высочайшего гнева, пойманных гяуров. Тогда будет крохотный шанс уцелеть. Или хотя бы заменить кол удавкой. Так что у турецких командиров могучий стимул. В прямом древнегреческом смысле, и даже более того.

Имея четырех- или пятикратное превосходство, неприятели наши вправе надеяться на успех. Защитный вал уж больно убогий. Если не считаться с потерями, дойти и преодолеть его возможно. Шансы у нас с ними примерно равные. Всё будет решать такая тонкая субстанция, как боевой дух.

Вот они развернулись для атаки — и пошли! Следить за дистанцией: четыреста шагов… триста пятьдесят…

— Только новоманерным: не спеша, прицельно — пали!

Дружный залп, потом частый беглый огонь. Сотни две атакующих скошены в первые секунды, падают еще и еще — но яростно ревущая толпа неудержимо катится вперед, оставляя их за спиною. Тридцать шагов…

— Фузилеры — к бою… Прикладывайся… Пали!

За спинами первой линии, стреляющей где лежа, где с колена, смотря по форме гребня, поднимается в полный рост вторая и встречает набегающую волну свинцом. Тут же становится ясно: не остановили. Инерция людской массы слишком велика. Фузеи заряжать некогда.

— В багинеты!

Передовые турки влетают на вал — черт, где же мины?! Их мало, не сплошь стоят — но хотя бы один из десятка должен зацепить…

Земля содрогается, в центре позиции вырастает черно-огненное древо. Ушам больно от удара. Очнувшись на мгновение раньше турок, мои солдаты первыми пускают багинеты в ход. Мгновение — очень много, когда исход боя решает холодная сталь. Самые храбрые из врагов переколоты или откатились назад, отставшие идут вперед с заминкой и недружно. Мины действуют на неприятеля не столько прямым уроном, сколько внушенным ему страхом. Вкладыши новоманерных фузей переставляются в считаные секунды, и вот уже выстрелы в упор окончательно переламывают решимость замешкавшихся турок. Первая атака отбита.

А пушек-то на холме нет! Пока пехота занимала наше внимание, их успели откатить с гребня на обратный склон. Там происходит неясное копошение: позицию готовят. Видны только мелькающие лопаты, головы, да временами — плечи. Конечно, мы все равно не дадим канонирам спокойной жизни, но попадать станет впятеро труднее. При том, что запас патронов не бесконечен.

Вдали на западе что-то движется. Что именно, не видать: солнце мешает и поднятая пыль. Да только нечему там быть, кроме еще одного вражеского отряда. Проходит около получаса, и можно различить конский хвост на древке: Мурад-паша пожаловал! Наверно, с переправой задержался. Казнь — казнью, а пешком знатные турки не ходят. Еще упряжки: дополнительная артиллерия? Мортиры! Надо же, какое нам почтение! Того гляди, апроши заложат! А пехоты сколько… Он что, в Еникале одного сторожа на воротах оставил?! Придет сюда, со своим символом власти, — и окажемся мы все у кобылы под хвостом…

Земля и море окрасились кровью: солнце закатывалось. Для меня и моих людей — скорее всего, в последний раз. Не сдержать двумя сотнями такую силу. Никаким оружием, ни на какой позиции. Что ж, люди смертны. Все умрем рано или поздно, без малейших изъятий. Я приказал солдатам помолиться и готовиться к бою. Вражеская колонна подползала ближе, сворачиваясь, как змея для броска. Новые пушки и мортиры потянулись на позицию, пехота и кавалерия плотно стояли рядом.

Внезапно грохнуло так, будто само небо раскололось. Солдат рядом истово перекрестился:

— Услышал господь!

От порохового облака, вспухшего рядом с батареей, разлетелся вместе с какими-то ошметками рой черных точек, секунды спустя осыпавших густую толпу. Еще несколько взрывов, поменьше. Испуганные кони заметались, люди тоже кинулись в бег. Хаос разрастался. Что ж, порадовала Фортуна напоследок: может, лишний час поживем. Повозка с артиллерийскими припасами наехала на кондратову мину. Урон не губительный, но атаковать до темноты турки вряд ли смогут. А в темноте? Бог весть. Ночную войну они не любят.

Две бессонных ночи подряд выдержать трудно. Будь у меня план, обещавший спасение — пожалуй, хватило бы сил не проваливаться поминутно в забытье. Смирившись с грядущей участью, я клевал носом под канонаду: пока обстреливают, в атаку не пойдут. Смысл обстрела вслепую — не истребить, а измучить. Вдруг что-то словно толкнуло.

— Часовой!

— Слушаю, Ваше Превосходительство!

— Последний пушечный выстрел откуда был?

— Не ведаю, Ва…

— Молчи.

Еще раз — далекий звук с моря! Сон слетел моментально. Взгляд в небо: время заполночь, примерно два часа до рассвета. Ветер норд-вест, слабый. Что ж, моряки должны слышать здешнюю пальбу так же, как мы — их. Подойти смогут, если ветер удержится. Прочее в руце Божией.

На самом исходе ночи враги попытались подкрасться. Их выдала тишина. Как только пушки умолкли, я обошел посты, велел удвоить внимание и при малейшем шорохе — бросать зажженные лихткугели. Подстрелить успели немногих, ибо немудреные осветительные снаряды были приняты за смертельное оружие: турки улепетывали от них без памяти. Еще один косвенный результат применения мин.