Константин Радов - Новоросс. Секретные гаубицы Петра Великого

Но вот беда: кроме мастеровых, в возрастающем числе требовались инженеры, навигаторы, приказчики со знанием двойной бухгалтерии и чужеземных языков — желательно доморощенные, которые не предадут и не убегут. Дорожка была накатана: у Магницкого в Москве моих воспитанников принимали, в лондонских коммерческих училищах — тоже; однако из крестьянских детей, прошедших цифирные школы, очень немногие годились в дальнейшую учебу.

Те, кто готов безоглядно отрешиться от образа жизни и чувствования, завещанного предками, составляют обычно слабое меньшинство. А добродушные селяне, если простейшую грамоту и счет все же (не без споров) признавали полезными, то более утонченные науки мыслили губительными для здравого рассудка и христианской души.

Может, поэтому — а может, с непривычки к отвлеченному мышлению, естественной у тех, кто рожден среди неграмотных, — слишком сложные предметы большинству учеников просто в голову не лезли. Одно-два поколения пропустить через школы — и препятствие исчезнет; но я не Бог, чтоб иметь столько времени и терпения. Идея пройти по стране широким бреднем в поиске годных опиралась на предположение, что умственные силы любого народа редко используются полностью. Взгляните на историю человечества: бывают кратковременные эпохи, когда таланты вылезают на поверхность, словно грибы после теплого дождя. Что же в иные времена — они не родятся? Думаю, что родятся. Но пропадают невостребованными. Такова одна из обыденных трагедий нашей жизни. Встретившись в Петербурге с Феофаном, я уговорил Преосвященного разослать по приходам отеческое циркулярное послание: священник, нашедший грамотного и желающего учиться (но не имеющего такой возможности) отрока, получит воздаяние деньгами, а упомянутый отрок пойдет моим коштом в Навигацкую школу. Буде таковой принадлежит к холопскому сословию — выкуплю. Особое предпочтение сиротам. После учебы — место в одной из торговых компаний, семилетний контракт, потом воля.

К случившемуся наплыву сирот мои служители оказались не готовы. По правде сказать, не все приемыши отвечали установленным критериям: многие даже букв не знали; были почти взрослые и совсем маленькие; однако я не велел никого отсылать. Поручил сортировку опытному учителю: кого в Москву, кого в цифирную школу, кого на завод учеником. Жить развели по семьям в заводском поселке. Которые не хотели принимать — тем пообещали черкесят. Эти сопливые разбойники уже успели пустить о себе громкую славу по всем моим владениям. Представьте коллизию: дети народа, считающего ловкую кражу доблестью — и крестьяне, не привыкшие запирать избы. Бывали случаи, когда воришка бросался с ножиком на хозяина, застигшего его с поличным. Впрочем, за полгода острые грани попритерлись: кто-то унялся, кто-то сбежал, кому-то свернули шею, как куренку. Русский мужик миролюбив — но только пока его не рассердят.

Пойманных беглецов на прежнее место не возвращали. Судя по рассказам, побуждением чаще всего служила крестьянская лапа, взявшая за шкирку: "ты, паря, исчезни отседова, чтоб нам греха на душу не брать!" Этим служила пристанищем штрафная команда при заводе. Некоторое время назад я злоупотребил генеральскими возможностями и перевел в заводскую стражу полторы дюжины старых солдат и унтеров — так что непокорных мог давить вполне по-армейски. Армия переламывает и перемалывает любого строптивца; это всего лишь вопрос времени. Но однажды мне просто жаль, по-человечеству, стало худых, оборванных, исхлестанных плетью подростков; надоело встречать их полные затаенной ненависти взгляды. Старость, наверно, постучалась в душу: если так дальше пойдет, с годами уподоблюсь Апраксину.

Приезжая в Петербург, я ночевал в апартаментах для иностранных купцов и капитанов при конторе железоторговой компании: там выстроили приличный особнячок в английском стиле, совсем не похожий на гостиницу. Летом он никогда не пустовал, а добрая половина обитателей была мне в различной степени знакома. Бристольский негоциант Джозеф Лонг, насколько помнилось, на паях с братом владел сахарной плантацией на Ямайке. Однажды мы встретились в общей гостиной.

— Скажите-ка, старина Джо, как дела в вашем заморском имении? Рабы хорошо слушаются?

Он даже вздрогнул: судя по всему, я прикоснулся к незаживающей ране. Как и намеревался.

— Если б вы только знали, Ваше Сиятельство, насколько дик и опасен этот народ! То и дело слышишь, что где-то негры взбунтовались, вырезали всю семью плантатора и убежали в горы. Надсмотрщиков хороших не найти. Среди кабальных слуг, прибывающих из метрополии, англичан совсем не стало: одни ирландцы, которые славятся лишь беспощадным истреблением рома.

— Я хочу сделать вам подарок. Из юных невольников, которых мне продали на Кавказе, часть оказалась принадлежащей к туземному дворянству. Работать, по сей причине, они не желают даже под кнутом — а негров гонять, полагаю, годятся.

— Ваше Сиятельство! У вас там, как рассказывают, почти дети. А на плантации у Вильяма?! Это же коромантинцы! Настоящие людоеды из диких джунглей! Их просто съедят!

— Да вы, мой дорогой, хотя бы попробуйте: увидим, кто кого съест. Хотите пари? Только на вашем месте я не поставил бы на людоедов из джунглей ни единого пенни.

Через неделю самые неукротимые потомки черкесских уорков отправились на Ямайку гонять негров — как белые люди, по временным индентуральным записям. Авось не пропадут: свирепство там пользуется спросом. Остальные смирились со своей судьбой.

Меня же в те дни беспокоила судьба другая. За состоянием здоровья Светлейшего в течение сорокадневной его болезни следил с замиранием сердца весь Петербург. Кашель, кровохаркание и сильная лихорадка заставили подозревать у него тот же недуг, что свел в могилу Екатерину; многие в мыслях уже похоронили генералиссимуса. Другие усердно молили Бога о ниспослании сей милости. Он и сам готовился к смерти: писал нравоучительные письма императору о долге перед Россией; писал Верховному Совету, поручая членам свою семью. Но с середины июля решительно пошел на поправку. История с голштинскими деньгами окончательно подтвердила, что князь выздоравливает и никому не уступит свое место.

По завещанию императрицы, каждой из ее дочерей надлежало "помалу" получить миллион наличными. Это сверх приданого в триста тысяч — так понимаю, что в качестве отступного за отказ от трона. Как наскрести подобные богатства в вечно пустой казне, сей документ не оговаривал, и цесаревна Елизавета, кажется, ничего сверх обычного своего тридцатитрехтысячного пенсиона не получила. Другое дело — старшая сестрица, имеющая немецкого мужа, цепкого до денег, как клещ. Его министр Бассевич упорными препирательствами добился, что Совет раскошелился на двести тысяч; остальное обещали выплатить в рассрочку на восемь лет. Однако знающие люди передавали шепотом, что не получить бы Карлу-Фридриху ни копейки, если б он не отдал тридцать процентов выдранной из казны суммы Меншикову. Герцог с герцогиней уехали к своим подданным, а Светлейший три дня спустя вышел в свет, несколько побледневший, но такой же властный и алчный, как был.