Александр Михайловский - Ветер с востока [СИ]

Нам выделили протопленное еще немцами помещение начальника станции, где я и мои детки смогли наконец согреться, туда же бойцы принесли чистых, не завшивленных матрасов из немецкой караулки. После того как детей накормили – правда еды для начала им дали немного – после длительной голодовки это опасно, – их уложили спать. Впервые с момента нашего пленения детки заснули спокойно, не голодные, в тепле и под защитой наших бойцов. Развязав платок, прикорнула рядом и я, тут же провалившись в глубокий черный сон без сновидений.

Но вот поспать от души мне так и не пришлось. Под утро меня разбудил боец ОСНАЗА, красноармеец или командир, не знаю. Ну не разбираюсь я в их званиях. Подождав, пока я окончательно проснусь, этот товарищ сказал, что со мной хочет побеседовать начальство. Помню, что как раз в это время в той стороне, где Ленинград, началась сильная артиллерийская стрельба.

Идти, правда, пришлось совсем недалеко. Рядом со зданием вокзала стояла большая машина, вроде грузовая, а на самом деле как дом на колесах. У машины стоял часовой, но когда мой провожатый сказал ему несколько слов, он пропустил меня внутрь без проволочек.

В кузове машины, похожем на маленькую комнату, сидели два командира. Один из них сразу мне понравился, высокий и чернобровый. Улыбнувшись и подмигнув мне, он назвался бригадным комиссаром Леонидом Ильичем Брежневым. Второй, хмурый, сильно уставший, чернявый, похожий больше не на русского, а на кавказца, сказал, что он старший майор госбезопасности Иса Георгиевич Санаев.

Посмотрев на меня, он сказал, чтобы я ничего не боялась и говорила ему все, как есть. Потом товарищи командиры начали задавать мне вопросы. Их интересовало то, как жили детки в немецком лагере под Вырицей. Оказывается, товарищ Сталин отдал приказ – тщательно документировать все зверства, которые творили и творят на нашей земле фашистские нелюди. Это чтобы потом, после Победы, судить всех виновных судом народа и покарать их строго и справедливо.

Прикрыв глаза, я начала вспоминать все, что с нами было, и рассказывать товарищам командирам. Сначала про то, как летом 1941 года наш детский дом пытался уехать в Ленинград из-под Пскова, но по дороге пассажирский состав разбомбили в районе Луги. Часть детей погибла, а оставшихся в живых красноармейцы посадили на полуторки, которые шли в Ленинград.

Но далеко нам уехать не удалось. Где-то в районе Вырицы 30 августа 1941 года нас догнали немецкие мотоциклисты. Они расстреляли наши полуторки, убив больше половины ехавших в них детишек. Оставшиеся в живых детки разбежались по кустам. После того, как немцы уехали, я собрала тех, кто уцелел, и повела их дальше пешком.

Нас поймали через два дня. Немцы к тому времени уже заняли все деревни и поселки вокруг. Их патрули отлавливали детей, запирали их на ночь в сараи, а днем выводили к железной дороге и заставляли сидеть на насыпи, когда по рельсам шли поезда с горючим и боеприпасами. Это они делали для того, чтобы наши самолеты не бомбили немецкие составы. Тех, кто пытался сбежать, немцы избивали палками, а некоторых детишек постарше расстреляли.

Потом, когда уже стало холодно, и дети начали замерзать, сидя на насыпи, немцы отправили всех уцелевших в детский концентрационный лагерь. Он находился в бывшем доме отдыха на берегу реки Оредеж. Большой двухэтажный каменный дом превратили в жилой барак, а рядом, в деревянном коттедже, жили немцы и комендант лагеря.

– И что же вы там делали, Даша? – спросил у меня комиссар Брежнев, давно уже переставший улыбаться, и, с трудом сдерживая себя, слушавший мой рассказ. – Просто жили?

– Если бы, – мне стало даже смешно, хотя при вспоминании о тех днях у меня сердце кровью обливалось. – У немцев просто так не посидишь. Для начала они нас всех остригли наголо и поместили в бараки, где были старые ржавые железные койки с какими-то бумажными матрацами, без подушек и без одеял. А потом нам сказали, что мы должны работать, если хотим жить.

– И где вас заставляли работать? – хриплым простуженным голосом спросил меня Иса Санаев.

– Ну, где прикажут, там и работали, – ответила я, – Из лагеря нам выходить запрещалось. На работу нас гоняли под конвоем. Дети старше десяти лет должны были работать под надзором немецких солдат: в овощехранилище, в лесу, где прикажут.

К обеду всех нас приводили в лагерь. Мы усаживались за длинные деревянные столы. Три раза в день нам выдавали турнепсовую похлебку, едва подбеленную мукой, иногда с кусочком протухшей конины.

Детки быстро научились сначала съедать жидкость – это было первое, потом гущу – это было второе. А на третье они сосали маленький кусочек хлебца как конфету. Все были голодными, но надо было идти на работу, потому что, если не выполнишь определенную норму, то тебя лишат пайки.

– А если кто-то все же кто-то не выходил на работу? – спросил комиссар Брежнев. Он сидел за столом с окаменевшим лицом, и было видно, как по его щекам ходили желваки.

– «Отказы от работы будут приниматься за саботаж против германского правительства... норму должен выполнять каждый рабочий. Не исполняющий норму будет привлечен на более длительную работу, обложен штрафом или арестован»… – так говорил нам комендант лагеря, – ответила я.

– А как вас наказывали? – спросил меня старший майор Санаев.

– По-разному, – сказала я, – чаще всего били плеткой и сажали в бункер. – Заметив вопросительный взгляд комиссара Брежнева, я добавила: – Это такой погреб в бараке, где всегда было холодно, и спать приходилось на голой земле.

– Даша, а тебе приходилось попадать в этот бункер? – спросил меня комиссар.

– Да было один раз, – ответила я ему. – Помню, как, работая на картошке, мы решили взять несколько картофелин для малышей. Когда возвращались мимо немецкой комендатуры, несколько немцев вышли и стали нас обыскивать. За украденную картошку нас и отправили в холодный бункер. Помню тот ужас, когда мы ожидали, что с нами теперь будет, думали что самое худшее. Но вскоре нас выпустили и погнали на работу, ведь наш труд был нужен германскому командованию.

А у самых маленьких немецкие врачи брали кровь для своих раненых офицеров. Я слышала, как они говорили между собой, что детская кровь самая лучшая. Приезжали они в лагерь раз в неделю, а если было много раненых – то и чаще. А детки были голодные, кровь плохо у них шла, и врачи за это давали им пощечины… Как раз из-за крови, меня с детишками и хотели отправить в Смоленск, немцы говорили, что ждут там большого советского наступления и что будет много раненых.

– А откуда ты это знаешь? – спросил меня товарищ старший майор.

– В школе у меня по немецкому были только пятерки, – ответила я, – а потом, сами понимаете, товарищ старший майор…