Георгий Зотов - Череп Субботы

– Чего? – неживым голосом переспросил купец. – Народ это не ест.

– Неужели? – растерялся император. – В народе не любят омаров?

Купец вновь лишился сознания – он упал столбом не разгибаясь.

Август в глубокой задумчивости вышел из супермаркета. Свита молчала, пытаясь угадать его настроение, прохожие фотографировали царя на мобильники. У метро, невзирая на поздний час, торговала укропом бабушка.

– Почем? – спросил государь, вертя в руках пучок.

– Пять золотых, милок, – угодливо ответила старуха.

– А че так дорого? – сказал император. – Какая у тебя торговая наценка? Небось 200 процентов? Сейчас свою памятку из Интернета посмотрю.

Бабушка сумрачно забрала пучок обратно, плюнула, заковыляла назад. Государь жутко смутился и обратил взор на кавказца с мешком абрикосов.

– Сколько стоит? – буркнул царь, тыкая пальцем в плоды.

– Вааааааааааа, – неопределенно ответил кавказец. – Харощий такой абрыкос, да. Ты из полиция? Я бэсплатно раздаю… у мэня рэгистрация есть, слющий.

Август, разумеется, ни черта не понял из его сумбурной речи.

– Сколько стоит? – повторил он вопрос.

– Сорак копэек, – наобум назвал цену кавказец. – Пачти дарам.

– Дорого, – гордо ответил император. – Наценка – просто огромная.

К остановке у метро подъехал автобус. Войдя внутрь вместе с охраной, царь спросил о стоимости билета. Узнав ее – возмутился дороговизной. Пассажиры стали просить автограф, а шофер, стукнувшись головой о руль, не замедлил упасть в обморок. Торговцы с остановки принялись разбегаться, хозяева киосков отползали в кусты, стараясь раствориться в темноте. Проститутки заперлись в машинах, дрожа от страха. Залы игровых автоматов выключили рекламу, обменники захлопнули двери. Улица в момент вымерла.

– Это беда, – тихо сказал Шкуро пресс-секретарю. – Вот понесло. Сейчас в метро спустится и будет интересоваться, какие наценки на поездку. Шаурму полезет пробовать… кошмар просто. Придумай что-нибудь, я тебя умоляю…

– Чего я сделаю? – шепотом огрызнулся Сандов. – Его теперь не остановишь.

…Ситуацию спас звонок, сотрясший мобильный телефон императора: «грессо» с двуглавым орлом и одной кнопкой. Царь поднес к уху аппарат, и сейчас же его лоб под золотым венцом сжался недовольными морщинами.

– Что-то срочное, Антипов? – спросил он. – Я тут со свининой…

– Боюсь, что да, ваше величество, – сказал жандарм. – Только что из усыпальницы в Соборе Инвалидов похищен прах Наполеона Бонапарта…

Через пять минут пребывания в офисе Чичмаркова Алиса фон Трахтенберг бесповоротно осознала: ее роскошное вечернее платье (то самое, что куплено в кредит) выглядит на общем фоне сарафаном крестьянки, вернувшейся из коровника. Офис отдавал гламуром так сильно, что просто закладывало уши. Одну стену, как ранее указал Каледин, разрисовывал Дольче (дольки лимонов и зайчики), другую – Габана (звездочки и клубнички), остальные – гастарбайтеры из Персии. В середине ремонта бизнес Чичмаркова порвало кризисом. Купец не сдавался, демонстрируя остатки былого величия – на первой «персидской» стене висел Дюрер, на другой бушевал морем Айвазовский. Под хрустальным полом лениво проплывали золотые рыбки. От невыразимой сладости дольче-габановского искусства Алиса испытывала вязкую тошноту – как будто объелась пряников.

– Ооооо, – протянула она, оценивая сверкание люстры муранского стекла. – Живут же люди. А говорят, паренек-то из крестьян. Какие деньги можно сделать, если смешать мужицкую смекалку с талантом рекламщика!

Каледин сделал вид, что занят: он углубился в отчет из полицейской лаборатории, хрустя бумажными листами. Федору было известно, что обычно следует за подобной тирадой, и развивать дискуссию не хотелось.

– Почему дворяне в XXI веке столь удручающе бедны? – не унималась Алиса. – И кучу языков знаем, и высшее образование есть, и в литературе подкованы… Однако скатились, не живем, а существуем – «от жалованья до жалованья». Всего через год, как я имела глупость выйти за тебя замуж, лавочник подал на нас в суд – забираем товары в кредит и не платим. Только твоя угроза дуэлирования спасла нас от низкой процедуры. Что сказал бы Лермонтов, узнав о вызове на дуэль с целью спастись от оплаты за колбасу!

Каледин закрыл отчет. На скандал идти ему по-прежнему не хотелось, увязать в споре тоже. Однако терпеть монолог Алисы дальше он не мог.

– Беседовать с женщиной – наслаждение для души и сердца, – покрутил головой Федор. – В жизни вас волнует только одно – сколько у кого бабла и кто одет в какие шмотки. Помнится, пригласили нас с тобой на бал дворянского собрания в Кремле – на мне и бароне фон Фогеле оказались одинаковые рубашки. Рассмеялись да выкурили по сигаре. У тебя же совпал красный цвет платья с графиней Ладыженской – весь вечер я танцевал вальс один, а ты рыдала в туалете, обещая самоубийство. Да-да, понятно, что после подобной фразы в фантастическом фильме мы сейчас должны меняться телами. И я в ужасе от своего свинства познал бы кошмар критических дней, а ты изрезала щеки, пытаясь побриться… но, к несчастью, мы не в Голливуде.

Алиса топнула по хрустальному полу. Рыбки всполошились.

– Женоненавистник, – она собрала в интонации пару вагонов жесткого презрения. – Я так и знала. Мужикам всегда легче перевести тему на женский материализм, нежели логично объяснить, почему у них отсутствует бабло.

– Допустим, – покорно согласился Каледин. – И правда, у дворян по большей части нет в карманах денег – это в крови, можно сказать, генеалогия. Считается, что истинный дворянин питает презрение к баблу. Мой папа служил в Гусарском эскадроне имени Шаляпина, то бишь, церемониальной охране Кремля. У них там был поручик Мурмызов, так он, святое дело – обязательно каждый день купал лошадь в шампанском, соответствуя гусарской лихости. Бывало, не доедает, весь в долгу, мундир в прорехах – а все равно и купает, и купает, как проклятый – иначе какой же он гусар? Когда за ним разом пришли кредиторы из полусотни банков, Мурмызов застрелился. Лошадь через три дня сдохла: она настолько привыкла к шампанскому, что обходиться без ванн из него уже не могла. В этом, моя дорогая, техническая несправедливость жизни. Кто от природы своей способен тратить деньги с лихостью и шиком, тот совсем не умеет их делать.

Алиса не нашлась, что ответить. Прикусив губу, она тупо уставилась на стену от Дольче. Ее воображение уже транспортировало эту стену в свою квартиру, задрапировало китайским шелком и украсило россыпью страз от Сваровски. Достаточно безвкусно, но зато пугающе дорого, а это главное. Половина подруг помрет от зависти сразу, остальные – немного погодя.